Потехин стоял к нему спиной, расставив ноги и высоко подняв плечи, и над правым его плечом виднелся темный краешек приклада. По бокам и сверху потехинского затылка были плоские мешки вроде цементных, и между ними узкая дыра, куда осторожно тянулся Потехин руками и винтовкой, пристраивая глаз к ободку телескопического прицела.
— Не суетись, — сказал ему сержант, по-зэковски сидевший возле стенки.
— А если он вообще стрелять не будет? — спросил Потехин, шевеля плечами.
— Будет, — сказал Коновалов и громко крикнул: — Эй, пальните кто-нибудь!
Ближе к дороге сдвоенно, как колеса курьерского поезда, погрохотал недолго автомат, и словно эхом от него со стороны деревни снова застучало.
Потехинские плечи заходили шире, сержант спросил:
— Ну че там?
— Не вижу ни хрена, — сказал Потехин.
— Вот глядь, — сказал Коновалов. — Сигареты в бушлате остались… Эй, кто там, долбани еще разок!
Снова заработал автомат, и Коновалов крикнул:
— Секи, секи, Потехин!
— Засек, — ответил снайпер. — Засек, блин, из дома фигарит. Щас достану. — Потехин замер и, казалось, перестал дышать. Хэбэшные штаны на его заднице висели замусоленным мешком. Снайпер выстрелил, у Лузгина ударом заложило уши, и тут Потехин принялся стрелять подряд, спина его вздрагивала, и сержант Коновалов на каждый выстрел коротко мотал головой, глядя перед собой на неровную стенку окопа.
— Ну че, попал? — спросил он у Потехина, когда тот отстрелялся.
— Да хрен его знает, — передернул плечами Потехин и тоже присел, оставив винтовку боком лежать в амбразуре. — Умный, с чердака стрелял, но не с краю, а из глубины. Думал, не заметим.
— А как же! — с веселой обидой сказал Коновалов и посмотрел на Лузгина. — Невезучий вы у нас, Владимир Васильевич. Как появитесь — сразу стреляют.
Лузгин увидел свой бычок на дне окопа и дико захотел курить и тут же представил себе, что могло бы случиться, выйди он тогда с сержантом на дорогу и будь у стрелка из деревни рука чуть потверже. Вот только этот бы окурок и остался.
— Никого не зацепило? — спросил Лузгин, с трудом выталкивая слова из онемевшего горла.
— Да вроде никого, — сказал сержант.
— Все равно боевые заплатят, — уверенно предположил Потехин.
— Ага, конечно, — ехидно молвил Коновалов.
— Заплатят, заплатят, — сказал Потехин. — Раненые были, когда «пешку» кокнули? Были раненые. Значит, должны заплатить.
— Ну, если так, — усмехнулся сержант, — то больше нам и воевать не надо. Ты дом запомнил?
— Ну… А давай из «эрпэгэ» туда?..
— Далеко, — сказал Коновалов. — Ну-ка, Храмов, встань на вышке! — крикнул он, выворачивая шею. — Давай вставай, боец!
— А не пошел бы ты… — ответил невидимый Храмов.
— Ну и лежи там! — посоветовал Потехин. — О, блин! — воскликнул он, узревши Лузгина. — Василич, а жратва-то наша!
— Жратва? — переспросил Лузгин, слегка распрямляя колени. Сколько же длилась вся эта пальба со стрельбой? Минуты три, ну пять, никак не больше. — Я думаю, нормально со жратвой. Сейчас посмотрим.
Сержант Коновалов уже стоял во весь рост и смотрел Лузгину в подбородок. Лузгин тоже распрямился и стал отряхивать с ладоней налипшую глину. Он понимал: Коновалов решает, что же делать с этим старым докучливым дядькой. Но едва ли сержант сейчас отправит его в деревню. А может быть, и не пошлет вообще, ведь оттуда стреляли, оттуда, и не просто так стреляли, а били нагло, посреди бела дня, хотели убить всех наших на дороге: Коновалова, и двух солдат с лопатами, и еще Храмова на вышке. Ребятам просто повезло, и за этим что-нибудь последует, не может быть, чтобы все сошло с рук деревенским. «Идиоты, глядь», — сказал Лузгин, не сознавая, что матерится.
— Значит, так, — вздохнул уставший от раздумий Коновалов. — Идите с Потехиным и… ну, там доваривайте. Когда придут из деревни, я вас отправлю вместе с ними.
— Должны прийти? — удивился Лузгин.
— Должны, — кивнул сержант.
— А то мы, глядь, гранатометом позовем, — добавил снайпер.
— Отставить мат, Потехин, — недовольно скомандовал Коновалов.
В кухонном отсеке было дымно, труба от печки валялась на земле.
— Попал… зараза! — чуть ли не с восторгом удивился Потехин и стал прилаживать трубу на место, отворачивая в сторону от дыма сморщенное юное лицо.
— Слышь, а, Потехин, — спросил Лузгин, роясь в сигаретной пачке корявыми пальцами, — боевые-то намного больше полевых?
— В три раза больше, — доложил Потехин.
— Вот же блядство, — произнес Лузгин, и никаким другим словом нельзя было точнее выразить отношение нормального человека к ненормальности армейского устройства. — Значит, если не ранили и не убили…
— Так трудно ж доказать. — Потехин говорил, как будто извинялся. — А вдруг мы сами весь боезапас порасстреляли? По «бэтэрам» ведь тоже могли сами лупануть — ну, чтоб на краске видно было.
— Идиотизм, — вздохнул Лузгин. — Сними-ка крышку, надо поглядеть… Кого там наш сержант разносит? — спросил он, прислушавшись.
— Да Шевкунова, блин, — сказал Потехин, улыбаясь. Он держал крышку в отставленной левой руке и шевелил ноздрями, принюхиваясь к пару над кастрюлей. — Он по расчету должен в «бэтэр» прыгать, в капонир, он же наводчик, должен башню разворачивать, а он забздел через дорогу, ну, Коновалов его дрючит…
— Так прокопали бы, — махнул рукой Лузгин, — какой-нибудь подземный ход!
— Вы че, Василич! — изумился взрослой глупости Потехин. — Мы же не шахтеры, е-мое… Ну, че тут? — спросил солдат, кивая на кастрюлю.
Лузгин взглянул и уселся на знакомый ящик.
— Еще часок потушится, потом будем картошку загружать. Ты вот что, Потехин, — предложил он как бы между прочим, если тебе куда надо, ты сходи, а я тут подежурю. — Это место, у кастрюли, представлялось Лузгину самым безопасным, и вовсе не в смысле обстрела, просто здесь он ощущал себя при деле и ему казалось, что отсюда его теперь уже не выгонит Коновалов.
— Да мы в футбол хотели, — сказал Потехин, озираясь, так, блин, сержант сейчас не разрешит. — Потехин выглянул в центральный ход траншеи, потоптался на углу, сказал:
— Ну ладно, я сейчас, — и быстренько исчез за поворотом.
Надо было бы засунуть в печку новое полено, но Лузгин определил на слух, что в кастрюле варочный процесс развивается нормально, а ежели резко добавить огня, то начнет пригорать, и он решил подкочегарить печку щепками. Поставил полено на попа, взял лежавший на полке потехинский штык-нож, приладил его острием на краешек полена и сильно стукнул сверху поварешкой.
— Да вон топор стоит, Владим Василич, — раздался с неба голос Храмова. Лузгин приподнял голову и помахал штыком фигуре караульного на вышке. Лицо Храмова было в тени от навеса, но по обозначившимся скулам часового Лузгин догадался, что над ним потихоньку смеются.
