– Согласились бы вы взять на себя эту задачу? – спросил Голди.
Позже Фосетт рассказывал, что в этот момент сердце у него учащенно забилось. Он подумал о своей жене Нине, которая снова была беременна, и о сыне Джеке, которому не было и трех лет. Однако он не колебался: «Само провидение остановило на мне свой выбор, поэтому я и не мог ответить иначе!»
Тесный, грязный трюм парохода «Панама» был битком набит, как выражался Фосетт, «авантюристами, головорезами и изображающими из себя таковых, старыми негодяями с лицами словно печеные яблоки». Строгий и чопорный в своем белом крахмальном воротничке, Фосетт сидел рядом со своим помощником по экспедиции – тридцатилетним инженером и картографом
{18} Артуром Джоном Чиверсом, которого рекомендовало ему Королевское географическое общество. Фосетт проводил время за изучением испанского, тогда как прочие пассажиры хлестали виски, плевались табачной слюной, резались в кости и валялись с корабельными шлюхами. «Они все были хороши на свой лад, – писал Фосетт, добавляя: – Для [Чиверса] и меня это служило полезным введением в сферу жизни, о которой до сего времени мы не имели ни малейшего представления, и в этом процессе познания наша английская сдержанность была сильно поколеблена».
Корабль пришвартовался в Панаме, где шло строительство канала, на тот момент – самая амбициозная в истории попытка человека обуздать природу. Эта стройка дала Фосетту первый намек на то, с чем ему придется столкнуться: на молу штабелями высились десятки гробов. С тех пор как в 1881 году началось рытье канала, более двадцати тысяч рабочих умерли здесь от малярии и желтой лихорадки.
В городе Панаме Фосетт сел на корабль, направляющийся в Перу, а затем отправился на поезде вверх по склонам Анд, на вершинах которых сверкал снег. Когда поезд добрался до высоты примерно в двенадцать тысяч футов, путешественник пересел на пароходик и пересек озеро Титикака («Как странно видеть пароходы здесь, на „крыше мира“!»), а затем втиснулся в еще один тряский состав, который перевез его через равнины и доставил в Ла-Пас, столицу Боливии. Там он больше месяца ожидал, пока правительство выделит ему несколько тысяч долларов на снаряжение и оплату путевых расходов – сумму значительно меньшую, нежели он ожидал получить. Его нетерпение приводило к шумным ссорам с местными чиновниками, которые приходилось урегулировать британскому консулу. Наконец 4 июля 1906 года они с Чиверсом готовы были отправиться в путь. Они навьючили мулов чаем, сгущенным молоком, сухим супом «Эдвардс», сардинами в томатном соусе, лимонадным порошком, печеньем с орехами колы, которое, если верить «Советам путешественникам», оказывает «феноменальное действие, поддерживая силы при длительном их напряжении». Кроме того, они взяли с собой картографическое и геодезическое оборудование, винтовки, альпинистские веревки, мачете, гамаки, москитные сетки, сосуды для сбора образцов, рыболовные лески, стереоскопический фотоаппарат, лоток для мытья золота, а также подарки для туземцев – к примеру, бисер. В аптечке имелись марлевые бинты; йод для смазывания комариных укусов; перманганат калия для промывки овощей или ран, нанесенных стрелами; складной нож для вырезания участков, пораженных укусами ядовитых змей или гангреной; опиум. В свой рюкзак Фосетт положил издание «Советов путешественникам» и дневник, а также любимые стихи для того, чтобы перечитывать их там, в диких краях. Он часто брал с собой «Исследователя» Редьярда Киплинга.
Что-то сокрыто. Найди же. Смело за Грань загляни.
То, что пропало за Гранью, ждет тебя. Встань и иди!
[18]Фосетт с Чиверсом перевалили через Анды и начали спускаться в джунгли. Фосетт, в габардиновых бриджах, кожаных башмаках, ковбойской шляпе и шелковом шарфе на шее – в своем обычном наряде путешественника, – пробирался по краю утесов, под которыми были пропасти глубиной в сотни футов. Они шли сквозь снежные бураны, видимость была всего несколько футов, но они слышали, как из-под копыт их вьючных животных выскакивают камни и сыплются в ущелья. Ветер свистел вокруг горных пиков высотой двадцать тысяч футов, и трудно было поверить, что они направляются в джунгли. От высоты у них кружилась голова, их тошнило. Животные, спотыкаясь и задыхаясь, брели вперед, из носа у них текла кровь из-за нехватки кислорода. Много лет спустя, пробираясь по таким же горам, Фосетт потерял половину из своих двадцати четырех мулов. «Вьюк… задевал за скалу, сбивал мула, и он с ревом летел в пропасть», – писал он.
Один раз Фосетт и Чиверс случайно набрели на пешеходный мостик – канаты и дощечки, сделанные из пальмы сабаль; он пересекал пропасть шириной в сотню ярдов и бился на ветру, точно порванный флаг. Мулы боялись по нему идти, и им пришлось завязать глаза. Уговорив их перебраться на ту сторону, путники двинулись вниз по склону, среди скал и утесов, замечая первые признаки растительности – магнолию и чахлые деревца. На уровне трех тысяч футов, где уже ощущалось тепло, они видели корни и вьющиеся растения, карабкавшиеся по горному склону. А потом Фосетт, мокрый от пота, с изумлением увидел перед собой долину – с деревьями в форме пауков, парашютов, облаков дыма; с потоками, извивавшимися, должно быть, на протяжении тысяч миль; с пологом джунглей, настолько темным, что он казался черным; и это была она, Амазония.
Фосетт и Чиверс в конце концов бросили своих вьючных животных, сделав из бревен и веревок плот и отправившись на нем в плавание к амазонскому фронтиру – кучке крошечных городков вроде Доджа
[19], с издевательскими названиями (Надежда, Прекрасная деревня): эти городки за последнее время втиснули в джунгли те поселенцы, что прорубали лес, подпав под очарование oro negro – «черного золота». Христофор Колумб первым сообщил
{19} о том, что видел, как индейцы бросают отскакивающий от земли шарик, сделанный из странного клейкого вещества, сочащегося из тропических деревьев, но лишь в 1896 году, когда Б. Ф. Гудрич изготовил первые в Соединенных Штатах автомобильные шины, каучуковая лихорадка охватила Амазонию – территорию, практически обладавшую монополией на добычу высококачественного латекса. В 1912 году одна только Бразилия
{20} экспортировала каучука более чем на тридцать миллионов долларов (сегодняшний эквивалент – почти полмиллиарда). Каучуковые бароны превратили Манаус, расположенный на Амазонке, в один из самых безвкусно-шикарных городов мира. «В своем стремлении к роскоши они доходили до абсурда, – отмечает в своей „Амазонке“ историк Робин Фурне. – Если один каучуковый барон приобретал гигантскую яхту, другой заводил у себя на вилле ручного льва, а третий купал свою лошадь в шампанском». Роскошнее всего было здание оперы, с итальянским мрамором, богемским стеклом, золочеными ложами, хрустальными люстрами, викторианскими стенными росписями и куполом, окрашенным в цвета национального флага. Предварительно сконструированный в Европе и обошедшийся налогоплательщикам в десять миллионов долларов, оперный дворец был по частям отправлен вверх по Амазонке, преодолев более тысячи миль, после чего рабочие, трудившиеся круглосуточно, собирали его, пользуясь по ночам первыми в Бразилии электрическими лампочками. И не важно, что почти никто в Манаусе никогда не слышал Пиччини и что больше половины гастролирующей здесь оперной труппы умерло от желтой лихорадки. Это был апофеоз каучукового бума.
