– Подозреваю, что слухи о моей везучести малость преувеличены, – Лаки опустился на нижнюю полку, что слева от двери, с подозрением покосился на Дыма, перевел взгляд на третьего члена команды, укрытого с головой; отчего-то казалось, что добра от этой троицы ждать не следует, и он положил автомат на колени.
Кузя нырнула в затененный угол – вжикнула молния, зашелестел пакет. Лаки сгруппировался, боковым зрением наблюдая за неподвижным Дымом, казалось, что тот замер перед решающим прыжком, сейчас девчонка выхватит дробовик и…
Девушка прошествовала на свое место с буханкой хлеба в руках, нарезала его крупными ломтями и принялась за колбасу. Рот наполнился слюной, в животе будто проснулся ненасытный монстр, заворочался и зарычал так громко, что Кузя первым делом предложила бутерброд Лаки. Он кивнул, вгрызся в него, даже не вникая, с чем он. Сыр, копченое сальце с чесноком, хлеб черный бородинский – вкуснотища! Проглотив бутерброд, Лаки вытащил из кармана флягу с портвейном, сделал глоток и зажмурился от удовольствия.
– А жизнь-то налаживается, – прогудел Дым.
– Эх, ты, темнота! Не налаживается, а накладывается! – проговорила Кузя.
Они замолчали, и некоторое время доносились лишь звуки пережевываемой пищи. Когда желудочный монстр Лаки снова рыкнул, он уставился на Кузю, которая трапезничала, усевшись на каремат и скрестив ноги по-турецки.
– Кузя, меняю бутер на стакан портвейна! – сказал Лаки и навис над девушкой, побулькал флягой у нее над головой.
Она молча протянула кусок хлеба с салом, ломтиком помидора и веточкой петрушки.
– Держи, мы не жадные.
Спящий сталкер, о котором Лаки уже забыл, издал душераздирающий стон, ломающимся голосом подростка (они что, ребенка в Зону притащили?!) возмутился:
– Ну, дайте же вы поспать!
Он демонстративно заворочался и натянул спальник так, что спрятал даже волосы. Лаки указал на него пальцем и прошептал:
– Он на запах восстал.
– Ага, – буркнул Дым. – Себр, хорош дрыхнуть! Кушать подано.
– Да вы задолбали! – взвизгнул Себр и дернулся, как креветка в коконе. – Я спать хочу!
– Дым, фиг с ним, нам больше достанется, – Кузя подмигнула нависшему над ней Лаки и повертела пластиковым стаканчиком.
– Не вопрос, – дернул плечами Лаки и наполнил стакан портвейном почти на две трети. – Настоящий, белый крымский, семь лет выдержки.
– Эх, не повезло мне, не разбираюсь в винах, – вздохнула Кузя, отхлебнула небольшой глоток. – Дым, а ты?
– Пить пью, а чтобы разбираться – не очень, – Дым расстелил свой каремат, сел возле Кузи, похлопал рядом с собой. – Лаки, присаживайся, что ты как засватанный.
Кузя просканировала Лаки взглядом, свела брови у переносицы и выдала:
– Ты потерпи, это у всех так, – она повертела пальцами у лица, подбирая слово. – Мне казалось, что за мной следят, Дыму, вон, друг погибший мерещился, Себру…
– Как же вы задолбали! – возопил Себр, чиркнул молнией спальника и явил себя миру.
Это был сухопарый брюнетик с острой бородкой на треугольном личике, заплетенной в косичку, короткими усиками и неимоверной шевелюрой, состоящей из дредов и прядей, украшенных бисером. Наверное, когда-то у Себра были роскошные волосы… Сейчас же не покрытая растительностью часть его лица смотрелась как пестик черной астры. Себр поднялся – он едва доставал Лаки до шеи – протопал мимо, демонстративно его не замечая, сел на корточки за импровизированным столом, выхватил у Кузи стакан и осушил его залпом. Потом понюхал его, крякнул и, наконец, удостоил Лаки взглядом, тот укоризненно покачал головой:
– Эх ты, перевел благородный напиток.
– А как еще успокаивать нервную систему? – проворчал парень, нахохлился и воздел перст. – Знаете, почему маленькие собачки такие злые? Потому что концентрированные!
Лаки оставил реплику без внимания и обратился к Кузе:
– Ты говорила, что вас всех накрыло… Где это произошло?
– Возле Периметра, – ответил Дым. – Отошли на пару километров, и началось. Чем дальше вглубь, тем явней глюки.
Лаки тоже сел на корточки у «стола», поближе к еде, взял бутерброд с сыром.
– Я был дальше, меня больше зацепило.
Кузя тряхнула головой, забрала у Себра стаканчик и протянула его Лаки, пришлось снова делиться портвейном и допивать остаток, чтоб последнее не отобрали.
Девушка обхватила стакан с вином ладонями, повернулась к Себру спиной, к Дыму лицом, а к Лаки в профиль и сказала:
– Ничего странного. У нее, у Зоны, такое случается. Как бы… настрой меняется, что ли, и каждый раз по-разному.
– Да ладно! – вскинул брови Себр. – Ты ж не пила толком, а уже такое несешь!
– Женщина женщину всегда поймет, – проговорила Кузя.
Интересно, это она серьезно или шутит? Лаки раньше не встречал этих людей и не знал их привычек, но мысль, что у Зоны меняется настроение, его заинтересовала, он и сам нечто подобное замечал, но не мог сформулировать смутные догадки. Лаки придвинулся к Кузе, облизнул губы и постарался сказать так, чтобы его слова напоминали шутку:
– Хочешь сказать, что Зона – женщина, и сейчас у нее… кхм… те самые дни?
– А что, не похоже? Тоже всякие циклы, выбросы, там… Это мы так сердимся на кого-то. Непредсказуемость, изменчивость и в то же время постоянство.
Девушка предложила недопитый стакан Дыму, тот мотнул головой – видимо, не хотел лишать ее удовольствия. Даже в зеленоватом свете фонаря было видно, как она раскраснелась, глаза ее заблестели. А если Кузя права?..
Дым вытащил из нагрудного кармана чекушку дешевой водки, налил полстакана Себру, тот выпил без промедления, крякнул, заел огурцом. Лаки от выпивки отказался. Когда он садился к чужому столу, то не поделился с приютившими его людьми своими припасами, потому что тогда даже не вспомнил про них, а теперь заворочалась совесть. Дым, вон, бормотухой перебивается, когда у Лаки в рюкзаке – «Джэк Дэниэлз», да не какая-то бурда местного разлива, а породистый виски, американский.
Но он отлично знал свою главную слабость: стоило выпить пятьдесят граммов чего бы то ни было, и душа его разворачивалась, начинала переть из тела, как тесто из миски, все женщины превращались в гурий, мужики – в братьев, хотелось одарить всех, и чтоб никто не ушел обиженным. Лаки уже выпил немного портвейна, и мысленно устремился к виски, но не чтоб напиться, а чтоб поделиться прекрасным с попутчиками. Ведь он в запертом подвале, в обществе суровых сталкеров, а значит, возможность расправить крылья и начудить стремилась к нулю – зачем себя сдерживать?
Поднявшись с пола и размяв затекшие ноги, он вытащил из рюкзака кусок вяленой говядины, овечьего сыра, пучок петрушки и тандырную лепешку, когда покупал ее у узбечки на рынке, лепешка была еще горячей. Он положил лакомства на общий стол и сказал:
