Перекошенная реальность, рожденная ложью, пошла трещинами, лопнула, осколками осыпалась к ногам. Нет больше ярких красок и надрыва, есть промозглая серость сегодняшнего вечера, непроглядная серость наступающей зимы и ничего больше…
Лаки прислушался к себе и ощутил жар, поднимающийся по позвоночнику, нечеловеческую ярость, желание сделать в ответ так же больно и даже больней, стереть этих людей из своей жизни.
Лаки поймал в прицел Юлин затылок. С такого расстояния было не рассмотреть деталей, но Лаки знал, что если сейчас надавит на спусковой крючок, то содержимое ее головы выплеснется в лицо Брюту. Убить ее сейчас хотелось гораздо больше, чем его.
Когда он нажимал на спусковой крючок, Ночка толкнула его руку вверх. Раздался хлопок, отдачей толкнуло в плечо, а пуля улетела в темное небо. Лаки в своем желании уничтожить предателей был непреклонен и снова попытался прицелиться, но девушка вцепилась в ружье, рванула его на себя, а Лаки оттолкнула топчущим ударом ноги. Он отлетел к стене, уставился на нее с ненавистью:
– Отдай.
Ночка покачала головой, опустошая магазин.
– Нет, не отдам.
Прежде чем он метнулся к ней, чтоб забрать снайперку, она скользнула к окну и бросила винтовку вниз, на бетон. Что случилось с «Винторезом», Лаки не видел в полумраке, одно было ясно: стрелять из него уже нельзя.
Ночка постучала себя по лбу и повторила:
– Влюбленный человек – больной человек! Они умрут, а ты – нет, ты сядешь лет на двадцать, и что? Тебя обманули и предали, но ты не проиграл. Да, так тоже бывает, смирись и живи дальше.
Очень хотелось ударить ее, сделать больно хоть кому-нибудь, но Лаки сдержался, сжимая кулаки, но гнев все-таки прорвался наружу:
– Ты все знала с самого начала?
– Нет.
Лаки не слушал ее и продолжал:
– Ты довольна, да? Довольна?! Ты на это рассчитывала? Теперь что? Согреешь меня, приласкаешь, утешишь, и я буду весь твой?
Он не заметил, как перешел на крик. Ночка смотрела на него, не меняясь в лице. Подождала, пока он замолчит, и сказала очень тихо, на грани слышимости:
– Ты еще не понял, что свободен? Самая большая ошибка – рассчитывать на взаимность убитого горем. Все, что сделаешь для него, хоть почку продашь – все это в его глазах будет мелочью. И даже если будешь страдать в сотни раз больше, он не заметит, ослепленный собственным горем. Я это знаю, в отличие от большинства женщин. До свидания, Влад… Или прощай.
Ночка ушла, будто растворилась в темноте, а он остался, и бинокль был солью, которой он посыпал раны, потому что не мог оторваться, смотрел, как Брют обнимает женщину, ради которой Лаки готов был отдать жизнь… И почти отдал, только чудом уцелел, а для Брюта она – не сокровище, а продажная девка…
Ведь так и есть, она – продажная девка, готовая на все ради красивой жизни. Все, что она говорила, все, что делала – ложь и притворство. Ночка даже из рассказа это все поняла, а он… Осел, муфлон винторогий! И этот месяц счастья – не лучшие моменты жизни и подарок судьбы, а твой крах и позор!
Лаки выругался и ударил стену, боль сбитых костяшек немного отрезвила. Злость разрывала его на части, бездействовать он не мог. Сбежал по лестнице к снайперке, убедился, что она повреждена и не стреляет, еще раз выругался. Снова взбежал наверх, по пути достав из кармана и брезгливо швырнув в кучу мусора коробок с пальцем, в бинокль посмотрел в окно, где присевший на корточки Брют рассматривал рыбок, а Юля ворошила его волосы.
Надо было что-то делать, и Лаки набрал номер Брюта, по которому с ним обычно связывался, не рассчитывая на ответ. Отошел к стене, чтоб его лицо не высвечивалось в темноте, не выпуская бинокля из рук. Мелькнул охранник, Брют встал, и из трубки донеслось сухое:
– Да.
В голове все звучал голос Ночки: «Ты еще не понял, что свободен?»
– Юлю позови, – проговорил Лаки чужим голосом, но Брют узнал его.
– А, это ты. Юли нет рядом, она в надежном месте.
Прикрыв телефон, он что-то сказал Юле, она качнула головой и отошла на шаг.
Лаки хотелось похвастаться, что он нашел Яну, что она была с ним полчаса назад, но начал просыпаться здравый смысл, который говорил голосом Ночки, что нужно смириться и жить дальше, а не копать себе яму, потому он сухо сказал:
– Деньги буду отдавать раз в месяц, как и договаривались. Просрочку считаю подставой и инсценировкой, а Юле передай… Ничего не передавай. Пользуйся и жди, когда продаст. Адью!
С минуту он смотрел, как Брют носится по дому, звонит на его выключенный телефон, накинул рюкзак на плечи и пошел, куда глаза глядят.
Получается, Брют считал его настолько предсказуемым и неопасным, что даже не позаботился о безопасности! Будь они в Зоне, Лаки пристрелил бы эту парочку без раздумий, а здесь… Можно и здесь, но не после того, как дал о себе знать, а позже, гораздо позже и хорошенько подготовившись.
Очень не хотелось угодить за решетку на двадцать лет, к тому же у него есть мама и сестра, которые переживают за него, и на юрфак надо поступить – он себе пообещал. И вообще… Права была Ночка, зря девчонку обидел.
Он запрокинул голову и уставился на тяжелые чернильные облака.
Сядешь, Лаки, и будет у тебя небо в клеточку, ни Зоны, ни приключений, ни девочек. Ни дороги серой раскисшей, ни слепящего света встречных машин, ни покачивающихся сосен, ни огней мегаполиса. Ты с этим уже простился, а теперь снова приобрел. Разве плохо? Разве тебя единственного во всем мире предали, и Юлька – последняя женщина на свете?
Он достал из нагрудного кармана телефон, включил его и позвонил Брюту. Тот сразу же снял трубку, но Лаки не дал ему говорить:
– Я знаю, что ты меня подставил, и вы с Юлей заодно, поэтому считаю, что мои обязательства перед тобой закончились. Если ты не оставишь попыток взять меня в оборот, и кто-то из моих близких пострадает, клянусь, что убью тебя. Как выяснилось, это сделать не так уж сложно.
Донесся нервный смешок, и Лаки представил Брюта, который старается сохранить лицо.
– Не забывай, что ты мне должен…
– Плевать. Если бы не Юля, ты был бы уже мертв. Ты жив только потому, что нет смысла в этом убийстве, а деньги… Да, я занимал, и в договоре есть срок. Так вот, деньги ты свои получишь, и у меня есть восемь месяцев. И еще, передай охраннику, чтоб поменьше играл в игры на посту и почаще смотрел на камеры.
Лаки думал, что Брют начнет юлить и ёрничать, но он снова хмыкнул:
– Надо же, как заговорил. Молодец, взрослеешь… Я же говорил, что она шлюха! Один вопрос, во что я был одет?
– Черное драповое пальто, белый шарф. Черный жилет, белая рубашка… Дальше говорить? И шляпа была. Стиль называется «мамонты вымерли, а я остался».
И снова смешок, но в этот раз нервный. Наверное, Брют понял, насколько он был близок к смерти, представил свою драгоценную голову в оптическом прицеле. Лаки закончил:
