Я выпрямился в кресле:
– О чем вы говорили?
– Угадай с трех раз.
* * *
В загородном доме Спайса давно никто не появлялся. Я бродил по комнатам, изучая слой пыли на столах и подоконниках. Постоял в коридоре, глядя на дом через Сумрак. Тишина и забвение. На потолке колыхалась жиденькая поросль синего мха. Похоже, Спайс не придавал большого значения комфорту и чистоте. Да, здесь было сыровато и пахло гниющими старыми обоями, но только и всего. Если здесь творились какие-то страшные вещи – то давно, месяцы назад. Сумрак уже очистился.
Такой же вывод сделал и Большой Дозор, когда осматривал дом. Нечего тут ковыряться. Лучше брать вампира с поличным в Москве…
Я остановился у окна. Женька медленно шла по саду, разглядывая густую траву под ногами. Неудобные туфельки она сбросила и шагала по земле босиком. Ноздри девушки трепетали – Рысь искала след. Легкомысленное платьице не превратило ее в милую офисную девушку. Хищница. Грациозная, красивая, совершенная в движениях. Пробуждающая желание. Если бы я встретил ее полгода назад, я бы не раздумывал.
А сейчас… в душе моей продолжал расти вязкий ком пустоты.
Сад занимал несколько соток внутри покосившейся деревянной ограды: целый отряд старых раскидистых яблонь и вишен, покрытых еще крошечными зелеными листьями. У дальнего забора, там, где покачивались темно-зеленые лапы елей, на песке лежала гора строительного мусора, поросшего молодой крапивой. Поросенок этот Спайс. Я перевел взгляд на лужайку перед домом. Она была задумана когда-то как огород, но после смерти родителей Голубева заниматься выращиванием картошки здесь было некому. Да и яблони в саду выглядели неухоженными, утонувшими в сорняках.
Спайс редко появлялся здесь. Тут и соседей-то нет – дом на отшибе. Вам нужно бы ехать на его квартиру, опрашивать свидетелей. Зря ты позволил Женьке увезти себя в эту глухомань.
Спустившись на первый этаж, я нашел свою напарницу уже в гостиной, с пультом от телевизора в руке.
– Не работает, – сообщила она, – батарейки сдохли.
Я прошел в боковую комнату. Здесь находилась огромная постель, накрытая тяжелым покрывалом. На лакированном паркете лежал слой пыли.
Женя, играя, подтолкнула меня в спину, и мы очутились на кровати.
– Напарница моя золотоглазая, – серьезно сказал я, – нам нужно поиски продолжать.
– Все, что мне нужно, я уже нашла, – промурлыкала девушка.
Она крепко поцеловала меня в губы, прижала ладонями мои плечи к кровати, с улыбкой глядя в глаза.
– Все, ты мой пленник. Чтобы получить свободу, ты должен исполнить три желания своей госпожи… Сначала одно, потом второе… и третье…
Ее рыжая челка щекотала мой лоб. Я оставался недвижим.
– Что с тобой, милый? Что не так?
Не рассказывать же ей об этой растущей холодной пустоте.
– Я не нравлюсь тебе? Неужели я хуже нее?
Улыбка погасла.
Я взял ее в охапку, лег сверху, глядя в желтые намокшие глаза.
– Ты чудо природы, Женька. Ты солнечный удар. Любой мужчина будет счастлив с тобой.
– Любой мне не нужен.
– Я в другом смысле. Ты прекрасна, как Диана-охотница. Любой – это тот, кого ты выберешь.
Женя серьезно смотрела на меня:
– Не смейся, Котя. Мне никто никогда еще не говорил ничего подобного.
– Странно. У тебя должно быть много поклонников.
– Какие могут быть поклонники у детдомовской шкетки? Одни приятели. Ну, Куно как-то пригласил меня попить пива… но он такой стеснительный. Весь вечер рассказывал о своей жизни в Германии, напился и уснул в ресторане… Что такое, Кот?
Слушая монолог Рыси, я случайно бросил взгляд в сторону и застыл на месте.
– Что там?
Я спрыгнул на пол.
– Смотри.
Женька последовала за мной. Мы оба скользнули в Сумрак.
У самой стены на паркете темнело пятнышко размером с десятикопеечную монетку.
– Да, это кровь, – сказала моя напарница, принюхиваясь, – кровь молодой девушки, девственницы. Но пятно довольно старое.
Рывком я перевернул кровать. По паркету перекатывались серые катышки пыли, похожие на грязную вату. Пусто!
– Спайс же вампир, – успокаивающе сказала Женя, – ничего необычного тут нет. Может быть, он пил консервированную кровь от девочки-донора и пролил немножко.
– Ничего он не пролил, – мною овладело неясное лихорадочное предчувствие, – не будь такой наивной.
В течение следующего часа мы перевернули вверх дном весь дом, но больше ничего подозрительного не нашли. Однако предчувствие не отпускало меня. Я спустился на цокольный этаж и снова осмотрел склад хлама. Грязные сапоги, рассохшийся еще в брежневские времена садовый инвентарь. Трехлитровые стеклянные банки с набором ржавых крышечек для консервации. Весь перемазанный в пыли, я двигал хлам туда и сюда, изучая каждую трещину в полу. Нет. Никаких скрытых люков или замурованных ниш. Неужели я ошибаюсь?
– Дай фонарь поярче, – попросил я Женьку.
Что-то при первом осмотре привлекло мое внимание…
Вот оно. Сапоги в углу кладовки. Другой обуви тут нет. Здесь ее не хранят. Я поднял сапоги, повертел перед глазами в дрожащем свете фонаря. Остальные вещи запылились так, что сразу было ясно – они лежат тут много лет, а вот сапоги надевали не так давно… На подошвах – белые сухие песчинки.
– Женя, где мы видели такой песок?
Тоскливое предчувствие стремительно превращалось в уверенность.
Я выбежал на крыльцо, подхватил из травы длинную обломанную жердь и бегом направился в дальний конец сада, где высилась гора грязного песка вперемежку с мусором.
Осторожно, словно выискивая путь в болоте, я принялся прощупывать песок жердью. Рысь захватила с собой лопату и принялась копать чуть в стороне.
У самого забора песок оказался более рыхлым – жердь вскоре уткнулась во что-то твердое.
– Ты только посмотри, – прошептал я.
Сырой песок легко осыпался, открывая взгляду…
Во рту у меня пересохло.
Волосы. Прядь спутанных светлых волос.
– Кот, – дрогнувшим голосом позвала Женька, – здесь еще одна.
В свежевыкопанной ямке у ее ног темнел облепленный песком предмет, в котором я не сразу узнал тонкую, почти детскую кисть руки, объеденную насекомыми.
Я достал телефон, непослушными пальцами набрал номер Скифа.
– Слушаю тебя, Кот.
– Мы сейчас на даче у Спайса, в саду… похоже, Алла Свешникова была не первой жертвой.
* * *
В прохладной тишине морга слышались только негромкие голоса людей в белых халатах да шуршание пленки, на которую одно за одним уложили два худеньких тела.
