Воин, что держал щит над их головами, развернулся, замахал что-то одной рукою на ав’анахо. Щели во второй линии фургонов принялись выплевывать панцирную пехоту.
«Поздно», – поняла Кей’ла, когда в ближайшем фургоне стих стук топоров. Бой все еще длился, рыки и лязг оружия не смолкали ни на миг, но этот фургон, всего-то в нескольких шагах перед ними, сделался внезапно очень-очень тихим. И почти в тот же миг ослаб дождь стрел, а она почувствовала, как дрожит земля. Тот, который держал ее, побледнел и прошептал:
– Они идут.
Подхватили ее за руки, оторвали от земли и бросились наутек.
Она не знала, что означает такая дрожь, – до момента, когда борт фургона упал и ударился о землю, открывая в шеренге бронированных повозок огромный проход. И проход этот принялся выплевывать всадников.
Те въезжали по четверо-пятеро сразу, били копытами в окровавленные доски и летели в ее сторону. Три фута – никакая не высота для хорошего всадника. Она видела их, те словно плыли в воздухе, будто в дурном сне, – кожаная броня животных, блеск кольчуг, острые шлемы, округлые щиты. Наконечники копий, венчающие длинные древки, и алые флажки, танцующие вокруг них, будто пламя.
Копыта ударили в землю по эту сторону баррикады – и все ускорилось.
Они налетели на пехотинцев, перевертывая и топча, и вся четверка бросилась врассыпную. Тот, что сжимал ее плечо в стальной хватке, куда-то исчез, отброшенный в сторону, и внезапно она уже лежала в одиночестве посредине поля смерти, вокруг носились кони, а копыта их били в землю, словно кузнечные молоты. Но никто из всадников не склонил копья и никто не сломал строй, чтобы ее стоптать. Порой хорошо быть кем-нибудь таким, маленьким и незаметным.
Ростовой щит описал короткую дугу и упал рядом. Она ухватила за край и надвинула его на себя, словно тяжелое одеяло, скорчилась, подтягивая ноги под шею, под выпуклой броней было достаточно места для трех таких худышек. Что-то ударило сверху, раз и второй. «Копыто, – успела она подумать, – так лупят подкованные железом копыта». А того, кто набросил на нее щит, его уже не охраняют слои дерева, окованного металлом. И внезапно к грохоту копыт присоединились и другие звуки: звон стали, крики людей, визг раненых лошадей… Обе стороны оказались пойманы врасплох. Верданно – быстротой атаки и умелостью, с какой кочевники ударили в лагерь, а се-кохландийцы – тем, что за первой линией обороны раскинулось не пепелище, а стена из жилых фургонов, откуда били по ним, словно в соломенные тюки, и откуда непрерывно выливался ручей тяжелой пехоты. Причем пехоты, которая не намеревалась ни убегать, ни прикрываться щитами – но отчаянно атаковала, коля копьями, стягивая всадников из седел крюками гизарм и рогатин, режа коням ноги и вспарывая им животы.
Кей’ла отважилась высунуть голову из-под щита.
Не далее как в трех шагах от нее лежал труп человека. Руки и ноги раскинуты под странными углами, пробитая кольчуга, лицо, раздавленное ударом тяжелого копыта. Щита у него не было.
Она отвела взгляд.
Битва шла вдоль всей линии жилых фургонов, но похоже, кочевники уже поняли, что атака их не удастся, поскольку сквозь дыры в Рогатой Городьбе не вливались уже очередные волны всадников. Часть пехоты сражалась с ними на предполье, коля, рубя и молотя. Из глубины лагеря то и дело подходили отряды, создававшие стену вдоль жилых фургонов или занимавшие позиции на крышах. Пришло время арбалетов и луков.
Зазвучали резкие свистки, и всадники принялись разворачивать лошадей, умело и без паники, которая забила бы узкие проходы массой бегущих. По двое-трое они отрывались от огрызающейся пехоты и, разгоняя лошадей для прыжка, скрывались в дырах захваченных фургонов. Некоторые еще и останавливались в десятке-другом шагов, разворачивались и принимали на себя удар контратаки, чтобы их товарищи тоже могли отступить. На глазах Кей’лы один из кочевников бросился в яростный галоп и пал, прошитый несколькими стрелами, а другой соскочил с лошади, чтобы помочь встающему с земли товарищу, и они вместе, плечом к плечу, похромали через устланное трупами поле.
Кто сказал, что отвага должна быть признаком лишь одной из сторон?
И в этот момент ее счастье закончилось.
Конь одного из скачущих к спасительному выходу се-кохландийцев внезапно заржал и забил задними копытами в землю, всадник сумел вырвать ноги из стремян и соскочить с седла, прежде чем животное завалилось набок. Кочевник даже не оглянулся, только перекувыркнулся через плечо и схватился за первую попавшуюся защиту, способную уберечь его от стрел.
За щит, под которым лежала Кей’ла.
Она пискнула и судорожно стиснула кулаки на ухвате, но солдат был силен как бык. Он подхватил ее вместе с ростовым щитом, на миг короче, чем удар воробьиных крыльев, она увидела его глаза, темные и гневные, а потом он махнул рукою и влепил ей наотмашь открытой ладонью. Она чувствовала, как падает, а потом – что взлетает в воздух и плывет; в голове ее был лишь шум и шорох, но где-то поодаль, над какофонией близкой битвы, Кей’ла услышала их – длинные боевые рога, ведущие колесницы в атаку, и все более нетерпеливые свистки кочевников.
«Они вернулись…
Я знала, что они вернутся».
Похититель перескочил через повозку и унес ее во тьму.
* * *
Наутро Рогатая Городьба уже исчезла.
Повозки разводили всю ночь, а в это время двадцать Волн отталкивали кочевников все дальше на восток. Аве’аверох Мантор привел назад около четырех тысяч колесниц, в самое время, чтобы ударить по а’кеерам, отступающим после неудачной атаки. К нему присоединились пять тысяч колесниц, остававшихся в лагере, и отступление кочевников превратилось в резню, особенно в тех местах, где они атаковали пешим строем. Фургонщикам даже удалось замкнуть в Шелковых Кругах два больших насчитывавших по тысяче лошадей отряда, которые выбили стрелами до последнего человека.
Но это был их самой большой успех в ту ночь.
Лагерь потерял около сотни боевых фургонов. Экипажи остальных серьезно пострадали. Не удалось также вывести из лагеря Бронированных Змей, чтобы помочь сражающимся Волнам. Не получилось и достаточно быстро раздавить обозы Сына Войны. Се-кохландийцы сопротивлялись так долго, чтобы сбежать, пусть они и потеряли половину стад и часть табунов, но бо́льшая часть их сил утекла и рассеялась по возвышенности. Все знали, что не пройдет и трех дней, а Ких Дару Кредо снова их соберет.
Теперь же экипажи колесниц нажимали на них, все дальше отталкивая от гор, но избегая битвы. Сын Войны не погиб, разбитый, а только глупцы верят в бегство кочевников.
Эмн’клевес Вергореф стоял снаружи линии фургонов, как раз встающих в длинную колонну, и смотрел. Бронированная Змея поднималась с ложа, словно гигантская мифическая тварь, несколько раздерганная, но из-за этого лишь еще более яростная и опасная. Его обязанности как боутану как раз завершились, теперь настало время для Глаза Змеи.
Вергореф глянул на стоящего в нескольких шагах Анд’эверса. Эн’лейд был сгорблен, словно кто-то забросил ему на спину собственную его наковальню. Кулаки он стискивал так, что казалось, лопнет кожа на косточках. «Дружище, – подумалось Эмн’клевесу, поскольку никакие слова не имели нынче смысла, – дружище… Никто из нас не может быть щитом для собственных детей от их первого и последнего вздоха».
