Воткнули ей в спину четыре крюка на высоте лопаток, повернули и воткнули еще четыре на груди. Поставили ее на перевернутое ведро посредине той конструкции, перебросили пучок ремней через верх жердей и – тогда она уже понимала, что они с ней сделают, хотя воображение и пыталось избежать очевидности, – выбили ей подпорку из-под ног.
Рывок был мягким, куда менее болезненным, чем она надеялась, а чувство, что она парит в воздухе, оказалось настолько непривычным, что она почти могла игнорировать боль.
Один из се-кохландийцев дернул ее – так, что она закрутилась вокруг своей оси. Сжала губы. Не станет кричать.
Они лишь засмеялись.
– Видишь, савеньйо, – произнес тот, кто ее похитил, – весь фокус состоит в том, чтобы подвесить животное так, чтобы оно прожило подольше. Однажды я видел, как сильный невольник только после десяти дней перестал шевелиться, хотя птицы уже после пяти пировали у него на лице. Тебе мы даем три дня. Я даже оставлю здесь своих людей, чтобы ты не накормила ворон своими глазами слишком рано. Отсюда открывается чудесный вид.
Он указал на панораму долины. Хребты холмов, которые теперь поднимались чуть левее, горели под солнечным светом, справа просыпался отстоящий ярдов на двести лагерь сахрендеев. Ее еще не заметили – или им не было дела до того, кого там се-кохландийцы вешают на рассвете. Да и какое им до того дело?
За лагерем кочевников долина полого спускалась к блестящей реке. Широко разлившейся, темной и спокойной.
– Твои – уже между холмами, вчера шли целый день, потом разбили лагерь и скоро снова двинутся, прямо на этот брод. Потому что это единственный брод окрест, который пропустит такой караван. Мы могли бы уже их уничтожить, но Отец Войны прислал приказ, чтобы ждали с атакой до его прихода. Хочет командовать лично. У тебя будет прекрасный вид на битву.
Кочевник говорил хрипло, то и дело поглядывая на лагерь сахрендеев. Было понятно, что мог он выбрать сотню других мест и что ждет реакции соседей. Она стала игрушкой, предметом, который вырывали друг у друга из рук, лишь бы насолить презираемому противнику.
– За то, что ты сделала его сыну, мой друг хотел тебя закопать живьем в муравейнике. Но я ему сказал: нет. – Он слегка ухмыльнулся с отрепетированной жестокостью. – Но я подумал, что мы сделаем это, только когда ты останешься над рекою последней из своего паршивого племени, когда увидишь уже, как мы сожжем все ваши фургоны и перебьем всех твоих родственников. Тогда, если ты все еще будешь жива, мы найдем какой-нибудь муравейник.
Похоже, он изо всех сил хотел увидеть страх в ее глазах. Потому Кей’ла лишь улыбнулась. Нее’ва много лет учила ее, что такое острый язык.
– Было много желающих?
Он нахмурился, не понимая.
– Ты сбрендила со страха?
– Нет, – покачала она головой. – Спрашиваю, много ли было желающих охранять меня? Потому что те, кто станет охранять, – не отправятся на битву. И не встретят моих братьев.
Он перестал улыбаться, но резким рыком удержал одного из своих людей, который как раз примерялся перетянуть ее ремнем.
– Хорошо. Очень хорошо. Прежде чем ты умрешь, прикажу вырвать тебе язык и накормлю им своего пса. Может, он станет громче лаять. А теперь – жди. Прежде чем перевалит за полдень, появятся первые фургоны. Впустим их сюда, позволим увидеть реку, а потом все сожжем. И тогда я найду для тебя муравейник.
Он сдвинулся и исчез за ее спиною. Один из его людей остался, миг-другой присматривался к девочке, а потом уселся, оперся спиною об одну из жердей и закрыл глаза.
Солнце в полной славе своей взошло над горизонтом.
* * *
Этот «день» был обилен на неожиданности. Сперва в одном из ущелий они нашли нечто напоминавшее руины. Ряды квадратных фундаментов не больше фута высотой выступали из почвы. Стражникам пришлось сойти на самое дно, чтобы проверить. Квадраты были от десяти до сорока футов длиной. Выстроили их из того же камня, что и дорогу, но если что на них когда-то и стояло, то нынче не осталось от того и следа. После часа осмотра Кеннет скомандовал продолжать путь.
Потом, во время дневного постоя, они заметили движение в небе. Три темные точки двигались сразу над горизонтом, далеко впереди. Непросто было оценить как расстояние, так и размеры существ. Могли они оказаться и большими птицами, и летающими городами.
Точки делались все меньше, по мере того как удалялись, а после и вовсе растворились в бледной серости. С этой минуты Кеннет приказал всем следить за небом.
Потом, после очередной передышки, они нашли тела.
Вся рота сгрудилась вокруг четырех трупов, лежавших в щели под скальным навесом, навечно застывших в драматических позах. Не заметили бы их, когда б не псы, но и те не отважились подойти к трупам: остановились в добрых двадцати шагах от щели и, скуля, указали ее людям.
Четыре тела. Полностью мумифицированных, но в остальном в прекрасном состоянии. Если не считать сломанных костей, ран и оружия, которое даже после смерти торчало в тех ранах.
Три трупа принадлежали людям, захоти кто называть так тех серых убийц. Волк, Нур и Азгер единогласно утверждали, что это если не братья, то, по крайней мере, кузены убийц, безумствовавших на Олекадах. Трупы были слишком стары, чтобы удостовериться окончательно, но серые одежды и серые клинки в руках выдавали принадлежность их к одной банде. Но четвертый труп – тот, что заплатил им за смерть той же монетой…
Лейтенант приказал извлечь его из щели, чтобы проверить, не подводят ли их глаза. Чуть ли не семи футов ростом, он наверняка не был человеком. Во-первых лицо: широкое, со странно животными чертами, плоским носом – вернее, с ноздрями, с широко расставленными глазами и четко очерченными челюстями, в которых ясно видны были массивные клыки. Во-вторых, волосы: короткие, жесткие и грубые. В-третьих, руки. Четыре – по две с каждой стороны тела, завершенные нормальными пятипалыми ладонями, пусть даже большие пальцы казались длинноватыми.
Кеннет приказал внимательно осмотреть тело, ища… проклятие, ища, например, следы маскарада, какой-то конструкции, что искусственно удерживала бы лишнюю пару рук на теле, или что-то еще подобное. Ничего такого не обнаружилось, и лейтенанту пришлось проглотить тот факт, что у убитого было больше конечностей, чем у людей, хотя одевался он почти нормально, носил обычные штаны, нечто вроде свободной куртки без рукавов и сапоги с кожаной подошвой.
На поясе его висели ножны от двух длинных сабель или от оружия, которое напоминало сабли, поскольку перо расширялось на три дюйма, а рукоять явно была двуручной. Один из таких клинков торчал в черепе нападавшего, воткнувшего четырехрукому нож в живот, второй – лежал под стеной, сломанный напополам. Существо погибло от удара в грудь настолько сильного, что кончик второго ножа вышел у него из спины, хотя, судя по положению тел, убийца его с рассеченной шеей помер в тот же момент. У последнего был разрублен бок, что четко говорило о том, как он умер.
