И, согласно традиции, никогда-преникогда не дозволялось им носить кавайо. Это было оружие, которое превращало мальчика в мужчину, чаще всего его ковали лично – или покупали за собственноручно заработанные деньги. Когда мальчик входил в мир взрослых, он слегка рассекал кожу на груди, чтобы клинок сперва попробовал его крови. Верили, что это укрепляет связь между оружием и воином. Верили также и в то, что если кавайо будет носить девушка, то через некоторое время она станет бесплодной. А бесплодная женщина – проклятие для рода.
И, несмотря на это, Кай’ла чувствовала под левой подмышкой опасную тяжесть. Она украла кавайо из кузницы отца, где Анд’эверс обычно держал несколько готовых штук на продажу. Сомнительно, чтобы он заметил пропажу, а она ведь не могла выбраться в лес с кухонным ножом за пазухой. Ей требовалось настоящее оружие, поскольку лес – опасен.
В лесу таились злые люди.
И в лесу был кто-то, спасший ей жизнь, а это долг, не вернуть который она не могла. Конечно, оплатить долг будет непросто, но сейчас она всего лишь хотела передать весточку, что знает и помнит. Видела его менее секунды, в движении, но и этого хватило, а кроме того, однажды ночью он ей приснился: светлая кожа, темные волосы, блестящие глаза, словно на лице его открылись оконца в летнее небо. И был он худ… это она помнила из своего сна, каждая мышца вырисовывалась под кожей, ребра и хребет, казалось, просвечивали наружу. Похоже, он был еще и голым, но тут она сомневалась. И выглядел немногим старше Кей’лы, а весил и того меньше. А значит, он наверняка голодный. И озябший.
Она не была уверена в этих воспоминаниях, вылепленных из реальности и дремы, не была уверена, действительно ли там когти рвали горло и лезвие резало тело и кость. Но она знала: если не попытается уплатить долг, то никогда уже не уснет спокойно.
За пазухой у нее был сверточек с несколькими кусками ветчины, двумя овсяными лепешками и горсткой сушеных плодов. Больше она не осмелилась взять: во время военного марша каждый кусок жестко учитывался, и Ана’ве, что надзирала над припасами их родного фургона, и так спросит о недостающей пище. Кей’ла всегда могла сказать, что почувствовала голод, хотя это наверняка и приведет к уменьшению порции ужина. Хуже было с пледом. Она забрала один из тех толстых, шерстяных, какими накрывали конские спины, и надеялась, что никто не станет их пересчитывать в ближайшее время. А потом караван будет уже далеко.
Теперь плед лежал рядом с нею, она же вглядывалась в кроны деревьев и вслушивалась в лес. То, что она хотела сделать, было глупо, она поняла это уже в первый час. Лес везде одинаков – бесконечное число деревьев, растущих на склонах горы. В прошлый раз она убегала из лагеря чуть ли не вслепую, лишь бы подальше от сестры, давясь собственным гневом, а возвращалась с головой, наполненной пустотою, все еще чувствуя на затылке дыхание того бандита. А теперь не могла найти место, где на нее напали. Не знала даже, находится ли она там, где нужно. Еще минута – и придется возвращаться, прежде чем отец вышлет половину лагеря на поиски. Правда, в последнее время он до рассвета кружит у боевых фургонов, непрерывно что-то подновляя и договариваясь с возницами, а потому существовал шанс, что он пока не заметил исчезновения младшей дочери, но лучше не искушать судьбу. Впрочем, Ана’ве и Нее’ва тоже не обращали на нее внимания, а о братьях можно было и не вспоминать. Дер’эко, Фен’дорин и Ген’дорин днями и ночами тренировались в скачке на колесницах, Эсо’бар и Мер’данар – в смычке и размыкании боевых фургонов и в охране лагеря, Рук’херт и Дет’мон – в том, как формировать стену щитов и отражать атаку конницы. Они спали вне родовых фургонов, ели не пойми что и появлялись лишь изредка – и ни один даже не улыбался, увидев ее. Воины, чтоб их хромая кобыла укусила!
Порой Кей’ле казалось, что исчезни она – и никто не заметит.
Из-за всего этого лазания по лесу и поисков проблем она проголодалась. Оторвала кусочек лепешки, откусила от ветчины – и сразу почувствовала себя глупо. Это так она пытается уплатить долг? Устраивая себе пикник и избегая работы? Она подняла голову и осмотрелась вокруг: заросли, папоротники, палая листва, дерево, рухнувшее Белая Кобыла знает когда. Здесь она оставит плед и еду. Если лишь звери и обрадуются этому, что ж, увы – лес не ее дом. Она не сумеет найти даже место, которое проведывала вчера, не говоря уже об отдельном человеке. Но по крайней мере она попыталась.
Кей’ла встала, положила плед и узелок с едой на бревно, миг-другой раздумывала, не крикнуть ли ей, чтобы дать понять, что она сделала. Однако тогда она предупредила бы об этом не только незнакомца, верно? Злые люди тоже могли ее услышать.
Она двинулась вниз, надеясь, что выйдет рядом с собственным лагерем и что никто ее не заметит.
Глава 4
Кеннет отдал приказ, чтобы Велергорф разбудил его, едва солнце окрасит небо, но, ведомый неким шестым чувством, открыл глаза сам, прежде чем десятник к нему явился. Впрочем татуированному сержанту случалось уже раз-другой посчитать, что солнце достаточно выкрасило небо, только когда оно вставало у них над головою, а потому Кеннет предпочитал полагаться на инстинкт.
Начало ночи было нормальным: поставить палатки для новичков, определить часовых. Шестая почти удвоила свою численность, а потому он позволил себе небольшую модификацию – две линии стражи, одна громкая, что ходила вокруг лагеря, перекрикиваясь в темноте, и вторая, притаившаяся. Если у Черного были сомнения насчет метода, каким рота охраняла окрестности, то теперь он должен остаться доволен. Если его разведчики сумеют за всем подсмотреть, после того что придумал для них Берф.
Кеннет взял первую тихую стражу, а после – лег спать. Кавер Монель был прав в одном – лейтенант вымотался, а ближайшие дни обещали оставаться не простыми.
Проснувшись, он минутку вслушивался в звуки снаружи куреня. Спал со своей десяткой, большинство ее составляли солдаты, с которыми он служил, еще будучи сержантом. Все дышали спокойно и глубоко. Однажды, уже после того, как его повысили, но до того, как он получил шестую роту, его бывший лейтенант поделился с ним жизненной мудростью. Если солдаты спят как убитые, то они либо смертельно измучены, либо доверяют своему командиру. Это спокойное дыхание на рассвете должно хорошо о нем говорить.
Он встал и вышел, и ни один из его людей даже глаза не открыл. «Похоже, Берф вчера их изрядно вымотал», – усмехнулся про себя Кеннет, полной грудью вдыхая ледяной воздух. Было холодно, в это время года еще случалось, что молодая трава под утро пряталась под инеем, а часовых выдавали облачка пара. Те, кто стоял в секрете, дышали через сложенную в несколько раз материю, зато остальных шестерых он заметил в несколько секунд. Они поприветствовали его, поднимая руки, и зашагали вокруг лагеря дальше, притопывая и размахивая руками. Из соседнего куреня вылез Велергорф, кивнул и спокойно отошел в сторону часовых.
Кеннет сам ввел запрет отдавать честь, в то время как рота ждала нападения. Это увеличивало его шанс на выживание, особенно когда он не носил плащ. Он подошел к стоящему у входа ведерку, пробил пальцем тонкий слой льда, сцепил зубы и быстро ополоснул лицо и шею. Ледяные капли, стекающие за ворот, прогнали остатки сонливости. Не вытираясь, Кеннет подождал Велергорфа.
