– Готова? – обратилась Кайлеан к Дагене.
– Как обычно. В путь.
Они шли, чтобы не нагружать животных, а Лайва ехала попеременно то на горном пони, то на широкоспинном тягловом коне. Когда бы не лошади, им пришлось бы ее нести. Было в этом нечто знаковое: две простые девушки идут пешком, а всемилостивая аристократка сидит в седле. И если бы дворянка хотя бы раз раскрыла рот, чтобы пожаловаться, Кайлеан лично сбросила бы ее на землю. Но нет, где бы ни пряталась Лайва, голод, холод и усталость, казалось, не могли туда пробраться.
Они все еще держали путь на северо-восток, последние пару миль – вдоль русла ручья, который вился глубоким яром. Дагена несколько раз пыталась вытащить из Лайвы информацию о том и вправду ли нет другой дороги, поскольку этот путь ей не слишком-то нравился. У яра были высокие и отвесные стены, им можно было идти либо вперед, либо назад, и для воспитанного в Степях место это казалось смертельной ловушкой. Но дворянка была упряма, а потому им пришлось въехать в распадок и двинуться вверх по ручью.
Порой дорога сужалась настолько, что им и животным приходилось идти по самому руслу, а потому девушки шагали босиком. Стопы можно согреть, но они не знали, смогут ли разжечь достаточно большой костер, чтобы высушить сапоги. Через четверть часа Даг начала бубнить себе под нос, щелкая зубами от холода. Большинство ворчаний представляли собой обещания того, что она сделает с графиней, если дорога не выведет их в какое-нибудь сухое и теплое место. А еще лучше – с большой кучей горячей еды.
И тогда Лайва заговорила. Не задушенным мертвым шепотом, но спокойно и громко, словно произнося тост на пиру:
– У матери моей была восемьдесят одна дочка и шестьдесят восемь сыновей.
– Я н-н-н-надеюс-с-сь, чт-т-т-то он-н-н-на уб-б-б-била з-з-за это т-т-т-твоего от-т-тца, – застучала зубами Дагена.
Казалось, девушка ее не слышит.
– Сколько я себя помню, мы всегда соревновались за ее любовь, хотя она и уверяла нас, что ни один из нас не занимает в сердце ее больше места, чем остальные. Но когда я обращаюсь памятью вспять, то я все время думаю только о том, чтобы поймать ее взгляд и улыбку. Была она прекраснейшим существом, какое я только знала, волосы ее белы, будто снег, глаза столь светлы, что кажутся полированной сталью, губы – цвета лепестков молочной розы…
Когда Кайлеан обернулась, монолог стих, и ее приветствовал спокойный, удивительно трезвый взгляд. Где бы ни пребывала Лайва, она как раз оттуда вернулась. Они смерили друг друга взглядами.
Кайлеан решила воспользоваться случаем:
– Много людей умерли из-за вас.
Трезвый взгляд исчез, замещенный прекрасно известным им отсутствующим выражением. Словно эта короткая фраза снова втолкнула дворянку назад в то место, где она пряталась. Даг фыркнула и выдавила:
– С-с-с… с-с-с… с-с-совет на буд-д-дущее… Гос-с-спожа говорит, м-м-мы с-с-с-слушаем.
– Заткнись, з-з-з-заик-к-к-ка.
Они зашагали дальше, ведя лошадей под уздцы.
* * *
Пес рявкнул и задергал лапами в воздухе. Двое солдат, державших веревку, начали потихоньку стравливать ее. Зедир не имел ничего против высоты, но болтаться в сотне футов над уровнем земли – такое его всегда нервировало. Веревку перебросили через ветку склонившейся над пропастью сосны, чтобы пес не бился о скальную стенку, из-за чего животное покачивалось теперь под порывами ветра. До конца дня к вожаку стаи без опасения быть укушенным сумеет подойти только Берф.
В одной из горных долин они оставили после себя двадцать пригорков. Пятнадцать больших и пять – поменьше. Потратили половину дня, чтобы сделать это как должно, чтобы могилы оказались достаточно глубокими и прикрытыми камнями побольше. Каждый из пригорков обсыпали землею и обложили дерном – через несколько месяцев лишь упорядоченность в их расположении станет говорить, что они – не произведение природы. Когда закончили, Велергорф попросил о праве сказать речь. Кеннет вздохнул:
– Обычно ты не спрашиваешь. Говори.
Старый десятник встал, расставив ноги, заложил ладони за пояс с топором, вперил куда-то выше голов неподвижный взгляд.
– В Бергене мы верим, что, когда умирает хороший горец, его должно похоронить в пещере или в могиле столь глубокой, чтобы доставала она до голой скалы. Но мы также верим, что если невозможно этого сделать, то горы все равно будут помнить. Кости тех, кто погиб доброй смертью, станут погружаться вниз сквозь все слои земли, чтобы наконец прильнуть к груди гор. А потом соединяются с ними, вплавляются в каменную кожу и становятся их частью. Потому, ступая на скалу, мы ставим стопы на кости тех, кто был ранее нас, чтобы потом самим стать основой для стоп тех, кто придет после. Мы носим горы в костях при жизни – и становимся ими после смерти.
Солдаты покивали. Велергорф присел, аккуратно положил руку на ближайший пригорок.
– А значит, возможно не сегодня, а через несколько месяцев, снова встретимся, мы и вы, здесь, или в Белендене, или где-то еще, где горы встают к небесам.
Стражники подходили, наклонялись и прикасались к пригоркам. Слова здесь были не нужны.
Едва Зедир зашуршал когтями по земле, его быстро отвязали и отвели в сторону. Остальные псы уже были внизу, как и бо́льшая часть роты. Им пришлось преодолевать уже второй обрыв, но благодаря этому они сократили путь как минимум на пятнадцать миль.
Кеннет глядел, как последний из солдат спускается на веревках, отталкиваясь пятками от скал. Он вышел из Кехлорена с семьюдесятью тремя людьми и дюжиной животных, а возвращался с пятьюдесятью солдатами и парой псов. Кеннет надеялся, что раненые, которых Фургонщики отослали в тыл, доберутся до замка живыми, поскольку для шестой оставался важен каждый меч. Уже сейчас пришлось бы переформировать роту, уменьшив число десяток до шести. Но, проклятие, никто из его сержантов не заслужил того, чтобы с их плащей спарывали бронзу, а кроме того, десятки уже сплотились, и, когда доберутся до Кехлорена, Черный должен бы дать им какое-то пополнение. Красные Шестерки заслужили, чтобы стать полной ротой на срок больший, чем несколько дней.
Теперь же впереди их ждала погоня. Карты, которые они получили, описывали также и этот район Олекад, хотя здесь они не были столь подробны, как Кеннет того бы хотел. Но он знал и то, что беглянкам пришлось бы научиться летать, чтобы суметь их обогнать.
Это было преимуществом любого преследования в горах. Если некто желал укрыться, он имел множество возможностей, а отыскать его след оказалось бы непросто. Но когда ты желал поймать людей, которые двигались в определенном направлении… чаще всего дело было в том, чтобы попасть в определенное место впереди их. Пути в горах – это перевалы, желоба, расщелины в скалах, порой – козлиные тропки. На равнинах в любое место ведет сто дорог, в горах же – две-три, обычно не доступные для лошадей. Это облегчало задание.
На перевале Амох они должны были оказаться завтра к полудню, лейтенант рассчитывал, что девушки не доберутся туда раньше – правда, они могли раздобыть лошадей и воспользоваться другой дорогой, но тогда им пришлось бы вести похищенную дворянку пешком, по дикой, неприступной территории, где и речи не было о быстром передвижении с пленником. Нет, скорее всего, они не рискнут, отправятся верхом, чтобы можно было привязать ее к седлу, что чрезвычайно облегчит путешествие.
