– А теперь открой и останься.
Мэг открывает глаза и смотрит в окно: так все и есть. Темнота, полные улицы снега, уютно до легкого звона в ушах, такого, про который знаешь, что он оттого, что все тихо и правильно.
Когда она сломя голову бежала сюда, ничего этого не было.
– Он же тогда вернулся? – спрашивает Бет у Шарлотты, не отводя глаз от моря.
– Кто?
– Ее сын.
– Э, – пауза, выдох, пауза. – А, да, конечно. Вернулся, и все у них давно уже хорошо. Переехал вот к морю и Мэгги с собой забрал, такой молодец.
Прямо сейчас где-то на берегу теплого моря улыбается Мэг. Бет возвращает сестре смартфон и тянется за своим телефоном, который зазвонил две секунды назад. Не глядя на экран, жмет на зеленую кнопку.
– Привет! – радостно орет в трубке Ник. – Как ты там, как санаторий? Я вот прохожу мимо твоего дома, смотрю, у тебя свет горит. Ты уже вернулась?
– Вернулась, – отвечает Бет охрипшим от долгого молчания голосом. – Заходи, если хочешь. Только к чаю чего-нибудь прихвати, у меня пусто.
Шарлотта, хмыкнув, идет ставить чайник и заодно набирать сообщение Мэг, долго и вдумчиво. На ходу, как это сейчас принято, у нее не выходит: все-таки уже не девчонка.
* * *
До похорон они видели ее еще дважды.
Бет была почти такая же, как всегда, только все время лежала, и теперь уже им было в радость готовить ей чай. Все старательно делали вид, что ничего не случилось, и дом снова запах цветами и легкостью, почти такой, как была. Только Ник и Шарлотта на всякий случай обменялись телефонными номерами, ну так, мало ли, что.
– Мы на днях открываем клуб! – перебивая друг друга, рассказывают Ник с Ленни. – Если хочешь, давай что-нибудь придумаем, чтобы тебя отвезти. Машина есть, кресло найдем удобное, посадим тебя в уголке, посмотришь, как мы там все устроили… Знаешь какой крутой у нас будет первый концерт?!
Бет качает головой, «мальчишки» скисают, но вида не подают. Нельзя.
– Тогда устроим тебе интернет-трансляцию. Будешь смотреть прямо из дома!
Бет смеется, вспоминает море и соглашается.
– А назвали-то как?
– Ну-у-у… – загадочно тянет Ник. Его распирает от предвкушения, но для пущего эффекта нужно чуть-чуть потерпеть. – Вывеска еще не готова, вот-вот должны привезти. Когда установим, сфотографирую и покажу. Тебе понравится.
* * *
– Слушай, у меня чудовищно неуместный вопрос.
Стоять становится холодно, но уйти пока невозможно. Шарлотта кутается в любимую Бетину шаль и неслышно плачет.
– Давай.
– Помнишь, я присылал тебе фотографию с вывеской клуба. Ты успела?..
От слез у Ника смешно покраснел нос, и Шарлотта, не удержавшись, легонько хмыкает. Бет была бы рада даже такой улыбке.
– Ага. Она уже почти не разговаривала, но, кажется, поняла.
– Хорошо.
«Как же все-таки хорошо, что успели».
Ленни вынимает из кармана маленький томик стихов и кладет его на краешек камня.
– Хотел вот ей принести, только все забывал…
Вдох. Выдох. Пауза. Даже тех, кто прожил долгую и счастливую жизнь, ужасно тяжело отпускать.
Бет бы сейчас сказала, что он чертов эгоист и что, вместо того, чтобы ныть, пусть бы шел делать музыку. Вот ее ангел-хранитель играет на банджо каждую ночь, в этом деле без практики никуда.
– А мой, между прочим, на контрабасе, – неожиданно произносит Ник, ввязываясь в как никогда сейчас нужную перебранку. На плечо ему ложится окончательно невесомая ладонь, и он наклоняет голову, чтобы коснуться ее щекой. – И ничуть не хуже.
Ленни отвечает сдавленным всхлипом и, не в силах еще говорить, молча изображает себя играющим на трубе.
– Именно. Интересно, что получается, когда они собираются вместе? Я бы послушал.
* * *
Говорят, по ночам в клубе «Летящая Бет» едва различимо бренчат на банджо. Иногда – еще на трубе и, бывает, на контрабасе. Ник отмахивается, мол, не может такого быть, я всегда ухожу последним, и никаких ночных репетиций у нас отродясь не случалось, хотя время от времени кто-то из музыкантов просится, мол, ну что тебе, жалко?
– Не жалко, но я вас пасти не буду, я тоже человек, мне вообще-то спать надо. А без присмотра я сюда никого не пущу, и не просите.
Не говорить же, что ночное время под репетиции у них уже давно и накрепко занято. Первое правило клуба, да.
Александра Зволинская
Сердце бурана
– Да чтоб тебя, – шепотом произносит Йоханнес в спину довольному покупателю.
Мальчишка полчаса гонял продавца-консультанта в лице Йоханнеса по магазину в поисках вроде бы одной конкретной композиции, но то и дело застывал с каким-нибудь диском в руках и начинал рассказывать, какие чудесные воспоминания у него связаны вот с этим треком, и вот с тем, «а под последний вообще…»
Йоханнес слушал, скрежетал зубами и изо всех сил пытался дать понять, что вообще-то он мизантроп, и на футболке у него нарисованы мозги и кровища специально для того, чтобы жизнерадостные идиоты держались как можно дальше. Но мальчишка был настолько непробиваем, что ничего не заметил. Нашел наконец, что искал, заодно прихватив еще пару дисков: «как послушаю, приду поделюсь впечатлениями».
– Да, конечно, – еле выжал из себя белый от ярости дух, пробил покупки и громко выдохнул под звон дверного колокольчика, означавший, что мальчишка наконец-то ушел.
Дышим. Дышим, еще дышим. Медленно и спокойно. Как там когда-то показывал Чарли?
* * *
К новому Чарли Йоханнес пришел со всем этим не сразу: прежде чем решиться, долго слушал его песни, на концертах и в записи, по кругу, до звона в ушах. Все пытался понять, что же такое в них есть, что одновременно тревожит, дает надежду и заставляет хотеть взлететь. И почему без музыки Чарли Йоханнес не испытывает это так ярко, а без музыки как таковой не испытывает вообще ничего, кроме привычной ярости и привычной же пустоты.
За музыкой он сюда когда-то и вышел. За простой человеческой музыкой.
Уже потом узнал, что в тот вечер синоптики не обещали метели, да и вообще ничего – сухой октябрьский мрак, уютное шуршание листьев и даже довольно тепло. Почему город вдруг накрыло злой короткой метелью, так никто и не понял – вроде было ясное небо. Вроде теплая осень, куда она вдруг вся подевалась?
Скрипач, игравший прямо посреди улицы, спрятался под козырек троллейбусной остановки и продолжал играть. Услышав шаги, не оборачиваясь, проговорил:
– И чего мне, дураку, не сиделось на месте? Решил вот побродить по городу, поиграть под окнами. Не иначе как трамваи зачаровать пытался. А тут этот снег, и пальцы мигом окоченели.
