– Таких родичей у меня половина Руси! – снисходительно хмыкнул купец, перебрав косицы бороды. – Седьмая вода на киселе.
– Славный молодец, Федор Семенович, вот те крест! – Колыван размашисто перекрестился. – Честный, храбрый, работящий. С лета пути к тебе ждет, я его ныне хорошо ужо знаю.
– И чего ты от меня хочешь, родственник? – склонил голову на плечо купец.
– Ума-разума прошу, Федор Семенович! – уважительно обратился к нему Годунов. – Род мой обеднел совсем, хочу славу былую ему вернуть. У меня есть тринадцать рублей, отвага и прилежание. Прими под руку свою, дозволь опыт торговый получить.
– Умом-разумом делиться – сие не разор, – смягчился хозяин подворья. – Сего мне не жалко. Тринадцать рублей – деньги солидные, заступники у тебя тоже хорошие. Ладно, быть по сему, давай деньги.
Дмитрий торопливо достал из подсумка кошель, переложил в морщинистую ладонь купца. Тот взвесил мешочек, кивнул:
– Отныне считай себя моим сотоварищем. На серебро твое я еще возок соли куплю, пудов двадцать. Сколько она принесет, на сем месте осенью сочтемся. На все воля великой всемогущей Макоши. Может сам-десять случиться, а может и убыток. А в остальном… С меня еда, с тебя работа. Ныне же иди к лошадям и осмотри всех хорошенько. Больных, слабых сразу на задний двор отсылай, пораненных сам решай, выдержат али нет. Путь у нас впереди долгий, месяца на три. Надобно, чтобы не упали. Ты ведь сын боярский? В лошадях разбираешься?
– Сделаю, Федор Семенович, – кивнул паренек и побежал по ступеням вниз.
– Сказываю же, старательный… – услышал он шепот за своей спиной.
Хочешь не хочешь, пришлось доказывать прилежание, тщательно проверив многосотенный купеческий табун, а также все сани, определив те, что нуждаются в починке. Сделав выписки по результатам, Дмитрий отправился к купцу, найдя его в церкви за молитвой.
Увидев паренька, хозяйственный холмогорец на время отложил общение с богами, поманил к себе.
– Осьмнадцать коней ни на что не годны, еще семь могут выходиться, – прошептал Годунов, протягивая записку. – И три десятка саней тоже чинить надобно. Полозья могут потерять.
– Так ты еще и грамотный? – обрадовался купец. – Что же раньше молчал? Мне счет и записи вести совсем некому! Дети в дни такие горячие не справляются. Я тебе тогда учет бочек и солонины поручу, и всю часть обоза оного. Все, что из амбаров берем. Сам сочти, сколько там, я по памяти не скажу. Прикинь к вечеру, сколько тебе лошадей, овса и сена на восемь дней надобно. Раньше нам не закупиться.
– Сделаю, Федор Семенович, – кивнул паренек. – А куда мы с обозом идем, коли не секрет?
– К Нижнему Новгороду, боярин, – сунул бумажку за пояс купец. – Государь наш, Иван Васильевич, войну с Казанью начал. А походы ратные – это завсегда толпа таких крепких мужиков, что сытыми не бывают. Большое ополчение возков триста – четыреста всякой снеди за день уминает. Возить не перевозить.
– А я слышал, ты завсегда на юг ходишь, Федор Семенович… – осторожно поинтересовался младший Годунов.
– Ты нешто глухой, отрок? – изумился купец. – Сказываю же: война! Нам ныне мимо Казани пути нет. Какой юг, коли Волга закрыта? Придется ждать, пока все не кончится…
И жизнь паренька снова превратилась в сплошную дорогу.
Обоз полз по Северной Двине, устраивая двух-трехдневные торги в устьях рек, продавая по большей части соль да семгу, закупаясь мясом и птицей, благо зима сохраняла сей товар не хуже любого ледника, двигался дальше. Так, не спеша, за два с лишним месяца путники добрались до Усть-Юга, свернули на реку Юг, неделю шли по ней, миновали пробитый через лес короткий зимник, оказались на реке Унже и по ней опять же за неделю выбрались прямо к крепости Юрьевец. А от него до Нижнего уже и вовсе осталось рукой подать.
Опустошив возки, Федор Семенович с помощниками поскакал на Железное поле, к Устюжне, милостью богов успев добраться до ледохода. В этом переполненном кузнями и домнами городе торговые люди и переждали распутицу с половодьем, заодно неспешно закупившись всяким железом. В мае с товаром тронулись в путь и через три недели вышли к Вологде. Здесь купец принял новенькую ладью, заказанную еще осенью, загрузил. Распродав лошадей и повозки – покатился вниз по течению, к началу августа вновь оказавшись в Холмогорах. Железо тут было продано купцам, идущим дальше, в страны западные, на крупных, зело больше ладьи, кораблях – а взамен беломорские варяги доверху наполнили трюм своим «белым золотом»: солью. Ладья, уже на бечеве, пошла обратно вверх по Двине – и аккурат перед ледоставом снова оказалась у вологодских причалов. Федор Семенович продал соль, закупился ревенем, пенькой и медом, собрал обоз. Лед к этому времени уже встал – и можно было смело катиться по реке на север…
В Холмогорах они оказались аккурат перед Рождеством. Попарились, распили три бочонка хмельного меда, после чего Федор Семенович рассчитался с людьми. Со всеми, кроме Годунова.
– Давай прикинем прибыток, боярин, – предложил ему купец, заведя в светелку, в которой держал расходные книги. Комнатка была невелика: стол, скамья да два обитых кожей кресла. Ну и, понятно, сундуки с замками вдоль всех стен. Но зато сия светелка надежно запиралась окованной железом дубовой дверью. – Перо и бумагу возьми. Итак, соль мы распродали три на десять, взяли мясо. Его в Новгороде сдали четыре на десять. Запаслись железом, каковое, ибо на месте покупалось, здесь в полтора раза в цене выросло. Поменяли на соль, ее с наваром два к десяти отдали. Получили взамен рухлядь всякую, что три десять ушла.
– Сосчитал, – поднял глаза паренек. – Один к четырем и одной трети итог вышел.
– Треть сразу вычти, ибо за еду, лошадей, повозки и корабли ты не платил, – сказал Федор Семенович. – Сколько я тебе с твоих тринадцати рублей должен? Какая твоя доля?
– Тридцать шесть с половиной рублей… – пробормотал Дмитрий, сам ошарашенный такой огромной суммой.
За тридцать шесть рублей можно купить целое село размером с их Годуново! А коли не столь зажиточное – то и целых три. Можно купить удел, достаточный для снаряжения на службу боярина и пары холопов. Можно…
Эх, знала бы пигалица остроносая, какие деньжищи у «смерда» корабельного ныне в мошне оказались – глазенки бы ее карие, верно, вылезли от зависти!
– Дай, посмотрю, – забрал у него бумагу купец.
– Колыван сказывал, ты обычно сюда к ледоставу возвертаешься, Федор Семенович… – пользуясь моментом, спросил паренек.
– Обычно я в Крым к сотоварищу надежному хожу, – рассеянно ответил пожилой торговец. – Лето туда, лето обратно. Но ныне, сам знаешь, война… Верно все, хорошо считаешь. Ты не глуп, не ленив, грамотен… – поднял на него глаза холмогорец. – Посему спросить хочу… Год условленный миновал. Ты забирать свою долю станешь, али еще у меня в напарниках задержишься?
– Задержусь, Федор Семенович! – моментально выпалил Дмитрий Годунов, у которого от слова «Крым» даже мурашки по спине пробежали.
