– Под дьяком Выродковым.
– То розмысел добрый. Эка стены басурманские на воздух поднял!
– Сие без меня случилось, – честно признался гость.
– А мне чуть бревном голову не размозжило, – рассмеялся воин. – Куда там Марфа пропала?! Давно пора накрыть!
– Петр Лексеевич, – приложил ладонь к груди молодой человек, – коли есть у тебя дочь Агриппина, дозволь на нее хоть одним глазком взглянуть?
– Полагаю, матушка ее сейчас наряжает, – полушепотом ответил боярин, хлопнул в ладоши и громко крикнул: – Тришка! Принеси хоть пива бочонок! В горле пересохло!
Только через четверть часа, когда бочонок с желтым пенистым напитком опустел уже почти на треть, на лестнице зашуршали ткани, скрипнули половицы – и в горницу вошла румянощекая дева. Бархатные плечи, атласное тело, пышные сатиновые юбки. Широкий бисерный пояс, высокий кокошник с жемчугами, ожерелье с самоцветами. Она стала выше ростом почти на голову, раздалась в плечах, обрела высокую грудь. Но это все равно была она: остроносая, тонкогубая, русоволосая, с гордо вскинутым подбородком и шальным блеском карих глаз.
Дмитрий резко поднялся со скамьи, сделал пару шагов ей навстречу, остановился на расстоянии вытянутой руки. Окинул девушку взглядом и негромко спросил:
– Скажи, боярышня, узнаешь ли ты меня?
– А как же, – прищурилась Агриппина. – Вижу, в баню ты все-таки сходил. И даже кафтанчик свой почистил. Молодец.
– Помнишь, я обещал тебя найти, девочка? – склонил голову набок Дмитрий.
– И даже помню зачем, – кивнула девица. – Как же ты собираешься сие осуществить? Прямо здесь, при отце с матушкой?
– Да у них, похоже, все ужо давно сговорено, Марфуша! – прихлебнул из ковша пива Петр Лексеевич. – Доченька, постельничий царевича нашего, боярин Дмитрий Иванович, свататься к тебе пришел.
– Ах, вот оно как… – понизила голос боярышня. – На весь век оставшийся под власть забрать желаешь? И мстить, как токмо ни захочется? Сколько жизни хватит? Хитро-о…
– Именно так, – спокойно согласился Дмитрий. – Так что, пойдешь ты за меня замуж, Агриппина Петровна?
– Как можно отказать самому царскому постельничему! – развела руками девушка и покосилась на родителей. – Вот токмо одна дума меня тревожит, батюшка. Жених ведь в дом свой меня заберет. Так хорошо бы сперва посмотреть, где он обитает, каковы у него хоромы? А то вдруг у него за душой, окромя кафтана-то нарядного, и нет ничего?
И девица ехидно ухмыльнулась, опять мастерски попав Годунову в самую больную точку.
Да, это была она. Та самая нахальная и крикливая зар-раза. И лицо, и голос. И характер.
Дмитрий даже плечами передернул, оскалился. Потом расстегнул поясную сумку и небрежно бросил на стол тяжело звякнувший кошель:
– То вовсе не докука, милая моя. Каковой двор тебе по нраву окажется, тот и купим.
Марфа Тимофеевна охнула и торопливо перекрестилась.
– Поймал, – перестала улыбаться девушка. – Ну что, слово не воробей. Вылетело, не поймаешь.
– Чего вытаращилась, икону неси! – толкнул локтем жену боярин.
– Какую икону? – не сразу сообразила женщина.
– Да ведь благословлять!
* * *
– Вот так пошутил… – хмыкнул Дмитрий, разглядывая непривычное украшение на своем пальце.
Кольцо было обручальным. Вчера днем они с Агриппиной Федокиной обручились в Троицкой церкви, при девичьих родителях и нескольких их знакомых, призванных в свидетели. Теперь, помимо места и законного боярского звания, у Дмитрия Годунова обнаружилась еще и законная невеста. Вот только богатство уже почти закончилось. Но Дмитрия не тревожило ни то ни другое. Ведь серебро он не прогулял, на дело нужное отложил. А невеста… Годунов не мог твердо сказать – нравилась она ему или нет. Однако молодой человек с нетерпением и неким внутренним азартом ожидал того дня и того часа, когда сия дерзкая и языкастая девка станет принадлежать ему. Только ему одному, целиком и полностью. Уж сочтется он с Агриппиной, так сочтется. Сразу за все!
– Князь кличет, боярин, – наконец появился молодой подворник.
Годунов рывком поднялся со скамьи перед печью, повел плечами, прошел в дверь, пересек прихожую и шагнул в горницу:
– Доброго дня, Иван Михайлович!
– Надеюсь, что так, – ответил ему князь Шуйский и протянул скрепленный воском свиток. – Печать не сломай. Не то не сносить тебе головы.
– Это боярину Кудеяру али сыну Великого князя?
– Сие послание предназначено брату моему пятиюродному, Александру Борисовичу, – пригладил бороду Иван Плетень. – Он ныне наместником в Казани сидит. Отвези и на все вопросы ответь. Токмо оденься, как прежде. Не то на поездку твою поглазеть весь народ за версту окрест сбежится. А нам внимание лишнее ни к чему.
– Воля твоя, княже…
Боярин Дмитрий отправился в людскую, достал свою потрепанную чересседельную сумку, переоделся. Выйдя, быстрым шагом добежал до Сретенских ворот, постучался в дверь невестиного подворья, заскочил на крыльцо. Протянул вышедшему навстречу Петру Лексеичу сумку и пояс с саблей:
– Вот, батюшка. Сделай милость, сохрани у себя до моего возвращения.
У боярина медленно отвисла челюсть.
– Ну да, – развел руками Дмитрий. – Такая вот у меня служба. Скромности изрядной требует.
Петр Лексеич продолжал молчать. По счастью, из дверей выглянула Агриппина, и молодой человек протянул вещи ей:
– Брось где-нибудь у себя, милая. Мне надобно отлучиться. Опять в том виде, в каком ты меня впервые застигла.
– Надолго? – вышла на крыльцо невеста.
– За месяц надеюсь обернуться.
– Я жду тебя, милый, – перекрестила его девушка.
Дмитрий поймал ее за руку. Несколько мгновений подержал тонкие прохладные пальчики в своих. Наконец отпустил и сбежал вниз по ступеням.
* * *
На легком одномачтовом челноке боярин Годунов домчался до Казани всего за полторы недели, передал письмо – и еще две недели дожидался ответа.
Хмурый, одутловатый князь Горбатый-Шуйский дважды призывал его к себе и расспрашивал о далеком царском брате – как выглядит, о чем мыслит, что сказывает? Каков воспитатель его, боярин Кудеяр? Как можно доказать его честность и чистоту крови? Отпускал – и снова окликал, находя все новые вопросы.
Дмитрию показалось, что князья Шуйские никак не могут решить – ввязаться в заговор али дождаться более благополучных времен: хоть и в опале, зато в покое и безопасности. Пусть не зовут их ныне на советы царские, не приближают к трону, пусть не возвеличивают и не награждают. Но ведь и не казнят! Служба есть, места достойные, унижаться пред худородными государь не требует. Так чего и не потерпеть? А крамолу зачинать – то верный путь на плаху. С другой стороны, под лежачий камень вода не течет. Хочешь добиться величия – рискуй. Невозможно победить ворога, не поднявшись в седло, не сжав вострую рогатину и не пустив коня своего во весь опор на вражеские пики…
