После их последней встречи московский царь успел изрядно раздобреть, кожа его лица приобрела слабый землистый оттенок, а дыхание явственно пахло яблоками. Его старший брат, напротив, вроде как даже окреп и помолодел. Сорок с небольшим – мужчина в самом соку, уже умудренный опытом, но все еще могучий телом. К тому же плотно облегающий тело войлочный поддоспешник, покрытый вышивкой из переплетенной арабской вязи, тоже хорошо скрадывал года своего владельца, подчеркивая достоинства фигуры и скрывая ее недостатки.
– Всегда готов служить, брат мой, – слегка склонил голову Саин-Булат. – Из слов твоих чудится мне, что о беде некой я не ведаю?
– Нешто не знаешь? – Иван Васильевич нахмурился, отошел и, тяжело крякнув, опустился в кресло за широким столом, заваленным изрядным числом грамот. Слева – с целыми печатями, справа – со сломанными. – Беда к нам пришла великая, брат мой. Хан крымский Девлет предателей нашел средь князей земских, и тропами хитрыми они басурман мимо полков сторожевых к Москве самой вывели. Тамо татары столицу мою поджечь исхитрились, отчего народа всякого угорело изрядно, да сверх того на пути обратном разор немалый басурмане учинили.
– Мне жаль… – тихо ответил хан Саин-Булат.
– Зарок твой помню, – откинулся на спинку кресла Иван Васильевич. – Супротив крымчаков ты воевать не станешь. Принуждать не хочу. Однако же из-за беды оной все люди ратные, каковые токмо у меня есть, ныне на юг ушли. Посему прошу тебя зятьку моему несуразному в войне супротив ляхов и свеев подсобить. Окромя тебя и татар твоих, так выходит, послать некого. Знаю, токмо ты из похода опасного возвернулся, отдых тебе и людям твоим надобен. Посему приказывать не смею. Как брата прошу: помоги!
– Какой может быть отдых, коли на отчине беда? – вскинул подбородок касимовский хан. – Я и мои воины в твоем распоряжении, государь!
– Я был уверен в тебе, брат, – кивнул ему Иван Васильевич. – Надобно помыслить хорошенько, как разумнее всего употребить твоих храбрецов. Ныне каждый воин на счету. Надеюсь увидеть тебя сегодня на обеде, Саин-Булат. Хочу произнести здравицу в честь твоих побед!
– Я буду там, государь, – поклонился касимовский царь, сделал шаг назад и вышел из светелки.
В горнице снаружи ждали приема трое солидных, пузатых бояр в жарких парадных шубах и женщина в сарафане с длинным рукавом из светло-бежевой ткани, покрытой мелким рубчиком. Жемчужная нить на груди гостьи соединяла края наброшенного на плечи плаща, переливающегося китайским шелком, тот же шелк прикрывал и спрятанные за кокошник с самоцветами волосы, обрамляя светлое точеное лицо: аккуратно очерченные уши с длинными мочками, украшенными изумрудными серьгами, тонкий нос, острый подбородок, узкие темно-бордовые губы, покрытые легким невесомым пушком щеки, слегка изогнутые брови цвета спелого винограда, длинные черные ресницы, обрамляющие пронзительно-голубые глаза. Ростом незнакомка уступала касимовскому хану почти на голову, возрастом – лет на десять. Больше тридцати Саин-Булат ей бы не дал…
Левая соболиная бровь приподнялась и вопросительно изогнулась.
Татарский хан спохватился, что откровенно пялится на женщину уже невесть сколько времени, и торопливо поклонился, пытаясь вернуться в рамки приличия. Когда он вскинул голову, незнакомка уже проходила в царскую светлицу. Однако оглянулась на него через плечо и легко, одними лишь уголками губ, улыбнулась.
– Что сие за чудо? Кто это был? – Касимовский царь закрутил головой, однако в горнице он находился один. Стряпчий, стороживший покой государя, вошел в светелку вместе с таинственной гостьей и боярами. – Вот же диво…
Хан Саин-Булат качнулся с пятки на носок, о чем-то размышляя, пожал плечами и отправился в свои покои.
Царский обед оказался именно обедом – скромным и немноголюдным. В огромной трапезной царского дворца за столами сидело не более полутора сотен человек не самого высокого звания. Что, впрочем, вполне понятно, если вспомнить про свалившуюся на Москву беду. Главные силы – все храбрые и умелые воеводы, все князья и бояре, все стрелецкие полки ушли на южное порубежье. Кто остался – остужали польский и шведский гонор в Ливонии. Так что при дворе токмо дьяки, да судьи застряли, да ближняя свита царская.
Как знатнейший из гостей, брат государя, хан Саин-Булат, занял место за главным столом – рядом с Иваном Васильевичем и его младшим сыном. И первое, что увидел, – так это остролицую красавицу, сидящую напротив, через ряд от него. Женщина не сменила перед обедом платье, однако сняла плащ. Вместе с ним исчез и шелковый платок, сменившись полупрозрачной жемчужной понизью. Пышные каштановые волосы сия накидка ничуть не скрывала.
Бояре приняли благословение от новгородского епископа, приступили к трапезе, время от времени прерываемой похвалами от государя за радение на службе тем или иным слугам. Обычно похвала сопровождалась наградой – но вот своему брату Иван Васильевич нашел всего лишь несколько добрых слов. Однако Саин-Булата ныне тревожили совсем иные думы…
Касимовский царь вдруг увидел бегущего через зал боярина Годунова и вскинул руку:
– Дмитрий!
– Юра! – Забыв о своих делах, боярин повернул к царскому столу, низко поклонился: – Мое почтение, государь!
– Дозволь отлучиться, брат мой? – поднялся Саин-Булат.
– Конечно, брат, – кивнул правитель всея Руси. – Ты ведь не взаперти.
Мужчины отошли в сторону, обнялись, хором спросили:
– Ты как, друже?
– Служба как служба, – пожал плечами Дмитрий Годунов. – Хозяйственные хлопоты, покупки, расходы. Все, в общем, как всегда, сказать толком нечего.
Разоблачение неудачного заговора стало самой большой удачей в судьбе боярского сына. Иван Васильевич оценил его преданность после сообщения о крамоле, как и храбрость после заступничества за приехавшего царского брата. И вспомнив про многие похвальные отзывы о постельничем младшего брата, на каковые был щедр князь Иван Плетень, государь забрал Годунова к своему двору, возвысив уже до своих, царских постельничих.
Заступничество в крамоле за сына Соломеи Сабуровой сыграло еще одну очень важную роль. Оно сохранило для Дмитрия дружбу Георгия. Впрочем, это старое детское имя начал подзабывать уже и сам касимовский царь.
– Так как сам?
– Сходил в набег, взял добычу, – пожал плечами Саин-Булат. – Потерял всего семерых нукеров. Удачно, в общем, сложилось. Скажи, Дмитрий, а что сие за женщина?
Царский постельничий повернул голову в указанном направлении, щелкнул языком:
– Ох, ну и красавица! Почти как моя жена. Молодая, ладная… Сие, друже, есть княгиня Анастасия Черкасская, дочь князя Мстиславского. Тебя познакомить? Коли да, то пойдем. Она вино с боярами пить не станет, ей ныне не до веселья. Сразу вслед за государем выйдет.
– Беда какая-то случилась?
– Да беда ныне у нас у всех общая… – Постельничий взял касимовского царя за руку, быстро потянул из трапезной, за дверьми свернул в узкие, не для гостей, коридоры, на ходу рассказывая: – Тульские ее имения разору татарскому подверглись. На то она Ивану Васильевичу сетовать и приезжала. Однако государь тягло все для разоренных волостей ужо отменил. Хоть какое-то, но облегчение для всех выйдет. Может, и княгиня Анастасия после сего известия не так грустна окажется.
