Судья и его терапевт говорят с ним так, словно он ребенок. Каждый раз, когда он признавался, что ему тяжело, его кормили банальностями. Найт передразнил их: «О, вам будет лучше, ищите светлую сторону. Солнце обязательно взойдет завтра». Он устал слушать их, поэтому сейчас все чаще помалкивает. Он никого ни в чем не винит. «Все они по-своему стараются», – говорит он тем самым тоном, который все принимают за надменный, но следование их правилам заставляет его чувствовать себя все хуже и хуже. В тюрьме, в определенном смысле, было лучше. Теперь, когда он формально свободен, стало ясно, что это вовсе не свобода.
Он полез в карман джинсов и выудил часы с порванным ремешком. Его семья, говорит он, не хочет, чтобы мы общались. Если бы они об этом узнали, то очень огорчились бы. Я приехал в хорошее время, но у нас его мало. Вскоре вернется его мать. А затем брат повезет его сдавать тест на наркотики. Крис вздрагивает. Никогда в жизни он не принимал наркотиков и тем не менее вот на что должен тратить полдня.
«Я – неформат», – произносит Крис. Все, кого он встречает, пытаются сделать из него что-то, свернуть в дугу, «сделать из меня человека». Общество так же неприветливо к нему, как и тогда, когда он ушел от него. Он боится, что его заставят принимать лекарства, влияющие на психику. Но он точно знает, как все исправить.
Все, что ему нужно – вернуться в свой лагерь. Хотя, конечно, он не может этого сделать. Он должен теперь разыгрывать этот дурацкий спектакль, отбывая наказание. «Я сошел с ума?» – спрашивает он меня. Говорит, что получил видео с моими книгами, но ему уже и книги не в радость. Он снова спрашивает: «Я сошел с ума?»
Несколько секунд Найт смотрит мне в глаза, и в его взгляде я читаю боль. В тюрьме он был эмоционально закрыт. Возможно, виноваты были условия, в которых проходили встречи: стена между нами, необходимость разговаривать через телефонные трубки, отсутствие приватности. Теперь его лицо было совсем другим, не холодным, не отталкивающим. Он искал контакта. Казалось, Крис просил о помощи.
Быть может, лучший способ наладить контакт с отшельником – оставить его в покое. В тюрьме Найт ораторствовал, вещал. А теперь мы разговаривали. Сформировалась некая связь. Мы еще не друзья, но, возможно, уже знакомые. Когда он стал говорить, что его никто не понимает, это был знак, что он чувствует то же, что и я.
Я честно признался ему, что не верю в его сумасшествие.
– Как вы думаете, что я имею в виду, – продолжил Крис, – когда говорю: «Лесная Дама»? Это аллегорическое выражение.
– Мать-природу? – предположил я.
– Нет, – сказал Крис. – Смерть.
Он встречал Лесную Даму прежде, одной очень тяжелой зимой. У него кончилась еда, вышел весь газ и холод был непередаваемый. Он лежал в палатке, на кровати, голодный, холодный, умирающий. Дама пришла. На ней был свитер с капюшоном, на несколько размеров больше, чем нужно, в стиле рэперов. Она подняла бровь и надвинула капюшон. Дама спросила, идет ли он с ней или остается. Крис вспоминал – в тот момент он понимал головой, что это бредовая галлюцинация, но порой был в этом не уверен.
Он рассказал мне, что у него есть план. Крис дождется первого морозного дня, возможно в конце ноября, месяцев через шесть, и пойдет в лес, почти голый. Зайдет в чащу так глубоко, как только сможет. Затем сядет и позволит природе о нем позаботиться. Он замерзнет до смерти. «Я пойду гулять с Лесной Дамой», – сказал Крис. Он теперь думал об этом все время. Осознавал, что пойман в невероятную ловушку – если он будет искать освобождения, вернувшись в свой лагерь, то снова окажется заперт. Он отчаянно желал облегчения своих страданий. Найт уже выяснял, гипотермия – самый безболезненный способ умереть. «Это единственное, что может сделать меня свободным».
Он стоит неподвижно, руки в карманах. «Что-то должно поддаться, – говорит он, – или сломаться». И на этом месте сломался он сам. Его голос дрогнул, стоицизм испарился, и вместо холодного стоика передо мной вдруг появился живой человек, по щекам которого текли слезы.
Не буду врать – я тоже расплакался. Двое взрослых мужчин стояли под сиренью прекрасным весенним днем и рыдали. В конце концов Найт смог заговорить с другим человеком и быть в этот момент открытым и уязвимым. Возможно, в тот миг я приблизился к пониманию причин его поступка. Он ушел в лес, потому что понял, что мир не создан для таких, как он. В молодости он никогда не был счастлив – ни в школе, ни на работе, ни в окружении людей. И это заставляло его постоянно нервничать. Здесь не было места для него, и, чтобы не страдать, он просто сбежал. Это был не столько протест, сколько поиск лучшего места. Он был подобен беженцу, скрывшемуся от человеческой расы. Лес предложил ему укрытие.
«Я сделал это, потому что чувствовал, что несчастлив, – сказал Найт. – И я нашел место, где мне было хорошо».
У меня самого всегда было чувство, словно в моей жизни чего-то не хватает. И я подумал, что Найт нашел это «что-то». Но жизнь ведь не предполагает этого вечного поиска, она больше как раз про то, как научиться жить без этих недостающих частей. Найт ушел слишком далеко, и я чувствовал, что пути назад для него нет. Он обладал блестящим умом, но этот ум в конечном счете лишь запер его в лесу в одиночестве.
«Да, блестящий человек, – сказал на это Найт, – этот блестящий человек отправился искать счастья, и он его нашел. Блестящий человек хотел бы быть не таким глупым и не делать ничего противозаконного для того, чтобы найти счастье».
Всякий раз, во время свиданий в тюрьме, Найт пенял на то, что я бросаю ради него свою жену и мальчиков, пренебрегаю родительским долгом ради нашей болтовни. Меня это смешило – он-то вообще сбросил с себя любую ответственность, – но в итоге он оказался прав. Наблюдая теперь за тем, что с ним происходит, я чувствовал лишь одно большое желание: скорее отправиться домой.
Лагерь Найта был единственным местом на Земле, где он чувствовал себя по-настоящему дома. Его жизнь временами была невероятно сложна, но он справлялся. И жил он там столько, сколько мог.
Он не хочет сидеть в сарае, разбирая моторы. Он знал в своей жизни нечто более глубокое, и теперь его одолевает невыносимое чувство потери. Я понимал его чувства, но был бессилен что-либо изменить или облегчить его боль. Мы просто стояли, и из наших глаз ручьями лились слезы. Он вернется к деревьям, в свой настоящий дом, даже если только для того, чтобы умереть. «Я скучаю по лесу», – повторил Крис.
Он снова выуживает из кармана часы. Говорит, что, вполне возможно, мы больше не увидимся. Было рискованно продолжать этот разговор сейчас, вопреки желаниям его семьи. Другого точно не состоится. После того как он уйдет, говорит Крис, я могу рассказать его историю так, как я пожелаю. «Вы – мой биограф», – заявляет он. Ему будет уже все равно, что о нем напишут. «Я буду с Лесной Дамой, я буду счастлив, – говорит он. – Можете тогда даже выпустить футболки с моей фотографией, чтобы ваши дети продавали их на углу».
Несмотря на слезы, я улыбнулся этим словам. Мир – странное место, наполненное смыслом и совершенно бессмысленное в одно и то же время. «Я был рад вас видеть», – говорит Крис. Он провожает меня за гараж, к машине, и оставляет меня там. Его мать может вернуться в любой момент. «Езжайте, – шепчет он. – Езжайте».
