Когда мы оказались в Тель-Авиве, я уже был зол не на шутку. Вбежал в дом и встал перед Шулой.
– Мне надоело, – заорал я, – мы женимся!
– Хорошо, – сказала Шула, – но зачем так кричать?
Глава 25
Вполдевятого утра зазвонил телефон. Приоткрыв один глаз, я с трудом разглядел тени предметов в незнакомом гостиничном номере. Голова трещала от выпитого, во рту пересохло. Я пошарил рукой и нашел трубку.
– Ну? – весело спросила мама. – Как все прошло?
– Что?
– Ну, ты сам знаешь.
Я посмотрел налево. Рядом над подушкой приподнялась темноволосая голова, и на меня смущенно уставилась пара черных глаз. Только тут до меня дошло, что я уже двенадцать часов как женат.
– Господи, мама, я перезвоню, когда проснусь.
Вешая трубку, я еще успел услышать, как она смеется.
За неделю до назначенного срока свадьба чуть не сорвалась. Мы отправились зарегистрировать брак в сопровождении двух свидетелей – Кишона и Доша, но, как только переступили порог запущенного и обшарпанного раввината, Шула перепугалась и заявила, что уходит домой. Я уставился на нее открыв рот, не в состоянии вымолвить ни слова, но на мое счастье Эфраим не растерялся. «Подожди здесь», – сказал он, взял Шулу под руку и повел прогуляться, объясняя ей, что все невесты испытывают страх в последний момент перед замужеством. «Идиот, – шепнул он мне, вернувшись, – ты что, не понимаешь, что она девственница?»
Я был потрясен. Всю жизнь меня окружали сексуально раскрепощенные женщины, а женюсь я на последней девственнице Тель-Авива.
Это незначительный эпизод, но он уже тогда обозначил в наших взаимоотношениях то, что сохранилось до последнего дня моей жизни: я всегда был бычком с колокольчиком на шее, шумным и жизнелюбивым, всегда в окружении друзей, скорым на смех и на гнев, а она была – и остается – погруженной в себя, чувствительной художественной натурой, сосредоточенной на своем внутреннем мире, поэтом, которого встречи с повседневностью наполняют тревогами.
Свадебная церемония проходила в Доме журналистов в Тель-Авиве 15 февраля 1959 года. Дату выбрали не случайно. «Маарив» был основан 15 февраля, и мы по традиции отметили годовщину, приурочив к ней свадьбу, чтобы сэкономить на расходах. Сама церемония бракосочетания состоялась тем же утром во дворе дома новоиспеченных тестя и тещи на улице Мапу в Тель-Авиве. Шула была в белом, и тому, кто станет утверждать, что когда-нибудь была невеста красивее, придется предстать передо мной на небесном ринге. Возле нее стояла мать, Хелен, и бросала на меня подозрительные взгляды. У дочери торговца яйцами из Трансильвании не вызывал особого воодушевления честолюбивый эмигрант, которого выбрала ее дочь. Она считала, что я хочу продвинуться в «Маариве», женившись на дочери одного из главных в газете людей, и не утруждала себя тем, чтобы это скрывать. Я со своей стороны считал ее отношение снобизмом – учитывая, что она начинала свой трудовой путь в Израиле погонщицей ослов на плантациях Кфар-Сабы, и тоже не старался это скрыть. Не прошло и пяти минут, как я женился, а у меня уже была самая что ни на есть классическая теща.
Оглядываясь назад, я думаю, что был к ней несправедлив. Хелен Гилади была женщиной эмоциональной, с прекрасным чувством юмора, у нее была молочно-белая кожа и черные цыганские глаза. Она закончила всего шесть классов, но любила литературу и театр; говорила, писала и читала на иврите, английском, французском, немецком, венгерском и румынском; едва сводя концы с концами, она все же отправила дочь на уроки живописи и драмы и в течение двенадцати лет выплачивала деньги за рояль, купленный для нее в Иерусалиме в магазине «Король роялей Клейнман».
К ужасу ее молчаливого супруга, у Хелен была склонность к розыгрышам. Бывало, в шоколадных шариках гостям попадался жгучий перец, или к чаю подавали кубики соли вместо сахара. Ее шутки были язвительными и саркастичными, ее острого языка не избежал никто. Годами я был ее главной мишенью, и обычно не оставался в долгу. Только когда ее не стало, я понял, как сильно мне ее не хватает.
Во время церемонии бракосочетания я очень волновался и был страшно напряжен, пока не вспомнил историю, которую рассказал мне незадолго до того американский оперный певец Ричард Такер (настоящее имя которого было Реувен Тикер): однажды знаменитый Артуро Тосканини выбрал его на главную роль в «Аиде», которую ставили в Метрополитен-опера в Нью-Йорке. Во время репетиции последнего акта Тосканини вдруг остановил оркестр и спросил: «Господин Такер, почему вы так серьезны?» Такер продолжал петь с мрачным выражением лица, соответствующим образу Радамеса, которому в конце сцены выносят смертный приговор. Тосканини снова остановил оркестр. «Ты же идешь на смерть! – заорал он. – Так улыбайся!» И улыбка озарила мое лицо.
В день сорокапятилетия нашей свадьбы мы поехали с детьми в Галилею, а вечером ужинали в ресторане с удивительно подходящим названием «Усадьба Шуламит». После второй бутылки вина Мерав спросила меня: «В чем ваш секрет? Как оставаться вместе столько лет?»
– Есть три условия, – ответил я. – О первом дети – даже в вашем возрасте – не хотели бы слышать…
Зазвенели бокалы, смешки затихли.
– Второе условие, – продолжал я, – это общность интересов. Я знаю, что есть счастливые браки людей из разных культур, но нам было гораздо легче, поскольку мы оба вышли из одной среды. Мы оба любим Чехова и Моцарта, английскую культуру и американскую литературу, и мы оба посвятили свою жизнь слову. Мама – в литературе, а я – в журналистике.
Я на секунду остановился и огляделся вокруг. Мои зять и невестка переглянулись и улыбнулись. Подобно Яиру, его жена Лихи – писатель и автор колонки в газете. Подобно Мерав, ее супруг Дани – известный клинический психолог. Они прекрасно поняли, о чем я говорю.
– Ну а третье условие, – заключил я, – это нечто необъяснимое, называется «любовь». Она не имеет точного определения, но живет и пульсирует, как сердце. И если ее нет, то все остальное бесполезно. На протяжении всех сорока пяти лет я любил вашу маму всем сердцем, а в последние пару недель, кажется, и она начала испытывать ко мне некоторую симпатию.
Все захлопали, а я не смог удержаться от своей склонности к театральным жестам и добавил: «Сорок пять лет назад, сразу после брачной церемонии, я снял свое обручальное кольцо, потому что оно мне мешало. На следующий день оказалось, что я его потерял, и с тех пор я не носил обручальное кольцо. Сегодня я решил купить нам обручальные кольца». Я достал маленькую бархатную коробочку, и Шула сказала: «Ой, Томи» – как всегда, когда я приводил ее в смятение на людях, и мы надели друг другу кольца.
Почти пять лет спустя, через считаные минуты после того, как мое сердце перестало биться, Яир бережно снял кольцо с моего пальца и носит его по сей день. Надеюсь, оно принесет ему не меньше счастья, чем принесло мне.
Глава 26
Когда сенатор Губерт Хамфри хотел пошутить, он наклонялся вперед так, что вам оставался виден только его высокий лоб. «Право быть услышанным – священно, – сказал он мне, – но оно не означает автоматически права быть воспринятым всерьез».
