«Мой дорогой внук Йоав,
Эту поездку ты не забудешь никогда. Когда ты увидишь рельсы, ведущие в ворота лагеря Биркенау, представь на минуту, как твоего прадедушку привезли туда в вагоне для скота, в котором везли семьдесят евреев в течение нескольких дней без еды и питья. Когда они приехали, и им наконец позволили выйти, они с облегчением вдохнули свежий воздух, не зная, что дым, поднимающийся из труб, – это все, что осталось от их близких, прибывших раньше.
Государство Израиль призвано было стать ответом на Катастрофу, но, как это ни парадоксально, сегодня евреям в Израиле опасней, чем где-либо еще в мире. Наша задача состоит в том, чтобы Израиль продолжал существовать и чтобы евреи могли жить здесь в мире и безопасности. Пройдет немало лет, прежде чем мы добьемся этого, но любые усилия и жертвы на этом пути стоят того.
Вместе с тем нам следует воплощать в жизнь моральный императив, который сформулировали Кант и Гилель Старший, один по-немецки, а другой – на иврите, но почти одними и теми же словами: «не делай другим того, чего не желаешь себе». Прошу тебя, помни: негодяи не смогли бы сотворить Катастрофу, если бы не молчание хороших людей, которые считали, что их это не касается. Простые поляки, которых ты встретишь – это потомки тех, кто знал и молчал. Когда ты увидишь безмятежные деревушки в окрестностях Освенцима, знай: они были такими же безмятежными и в то время, когда в лагерях уничтожались миллионы людей.
С огромной любовью,
дедушка Томи».
Йоав отправился увидеть железную дорогу смерти, по которой везли моего отца, а я улетел в Вашингтон, чтобы выступить на ежегодной конференции Американо-израильского комитета по общественным связям. Американские евреи традиционно придерживаются более правых взглядов, чем израильтяне (хотя ситуация меняется), и я хотел убедить их поддержать план разъединения.
– Есть страны, где нет разногласия, – сказал я им, – но наше государство гордится тем, что его граждане имеют разные мнения, как и в вашей стране. Я считаю, что план Шарона – правильный, и моя партия поддерживает его.
К моему удивлению, аудитория разразилась аплодисментами.
– Оппозиция тоже его поддерживает, – продолжал я. – На самом деле единственная партия, которая не поддерживает Шарона – это его собственная партия.
После выступления я отправился ужинать с моим хорошим другом Томом Лантосом, председателем комитета по иностранным делам Палаты представителей Конгресса США. Много лет назад, когда меня еще звали Томиславом Лампелем, а его Томиславом Лантошем, мы жили в Будапештском гетто и по ночам добывали еду вместе с красивой девочкой по имени Анет, ставшей впоследствии его женой. В конце войны мы с ним сели на корабли, плывущие в разных направлениях. Он стал уважаемым конгрессменом от штата Калифорния, а я – министром в правительстве Израиля, но мы всегда ощущали, что наша жизнь своего рода вращающиеся двери: кто знает, как сложились бы наши судьбы, если бы я отплыл на его корабле, а он – на моем.
Годом ранее, когда меня назначили министром, Лантос попросил Конгресс, чтобы поздравлять меня от имени американской администрации отправили его. Он приехал в Иерусалим, пришел ко мне в кабинет в сопровождении журналистов и помощников. Я вышел из-за стола поприветствовать его. К удивлению всех присутствующих, Лантос встал на колени и, рыдая, поцеловал мои ботинки. «Ой, Томике, Томике, – бормотал он по-венгерски, – смотри, чего мы достигли».
После ужина мы гуляли, наслаждаясь беседой. Над нами возвышалось величественное здание Конгресса. Я снова думал о силе слов. Америка, как и Израиль, не просто место, а прежде всего идея. Америка была создана благодаря мыслям и идеям выдающихся людей, которые умели выразить словами, сформулировать, как создать государство и ради чего.
Вернувшись в Израиль, я оказался посреди полнейшей политической неразберихи. Шарон вынес «доработанный» план разъединения на голосование в правительстве и столкнулся с почти открытым бунтом ряда министров. Я сидел на том заседании рядом с Биби Нетаньяху, и, когда смотрел на него, у меня сжималось сердце. Противники разъединения ожидали, что он возглавит их, а он колебался, причем вполне искренне. В отличие от многих людей я считаю, что Биби – порядочный человек, для которого благо страны важнее всего. Не он один не знал в тот момент, пойдет разъединение на благо стране или во вред ей.
Чтобы облегчить ему жизнь, был предложен нелепый компромиссный законопроект, согласно которому мы уходили из сектора Газа, но который не содержал формулировки «эвакуация поселений». Как будто такое возможно – мы покидаем территорию, а поселения остаются висеть в воздухе. Шарон усмехнулся, я тоже, но предложение прошло, и Биби за него проголосовал.
* * *
Вскоре я заметил, что отношение Шарона ко мне меняется. Он был, как прежде, дружелюбен и приветлив, но держался теперь несколько отстраненно.
В конце ноября 2004 года Шарон вызвал меня к себе и сообщил, что увеличивает ассигнования для «Яхадут ха-Тора» на двести девяносто миллионов шекелей.
– Ты не можешь этого сделать, – сказал я, – ты знаешь, что тогда мы выйдем из правительства.
– Томи, – сказал Шарон, – план разъединения рухнет по твоей вине.
Но на этот раз я решил не сдаваться.
– Нет, Арик, – сказал я, – это будет твоя вина.
Он несколько секунд помолчал, а затем сказал:
– Судьба страны сейчас зависит от тебя.
Мы снова замолчали. Авторучка секретаря правительства Исраэля Маймона, который вел протокол встречи, застыла в воздухе. Я решил испробовать другую тактику.
– Самое время создать правительство трех старцев: Шарон, Перес, Лапид, – сказал я.
Шарон улыбнулся.
– Ты знаешь, что моя партия к этому не готова.
Я вышел от него, понимая, что все кончено. Собрал министров от партии «Шинуй» и сообщил им, что мы голосуем против бюджета. Этот шаг означал выход из правительства. Виктор Браиловский, которого назначили министром науки всего два дня назад, заметил:
– По крайней мере, я буду единственным министром в истории Израиля, который не совершил ни одной ошибки.
Я рассмеялся, впервые за всю эту неделю.
На следующий день мы проголосовали против, а 1 декабря 2004 года Шарон прислал мне письмо из одной строчки: «Настоящим извещаю о прекращении ваших полномочий в качестве министра юстиции».
– Факел догорел, – насмешливо сказал раввин Овадия Йосеф в своем еженедельном выступлении, недвусмысленно намекая на мою фамилию. Разнообразия ради на этот раз я согласился с ним.
Глава 57
Эфраим умер.
– Он сидел со мной в гостиной, был в хорошем настроении, – сказала мне Лиса, его молодая жена, – я его спросила о чем-то, а он не ответил. Я посмотрела на него и поняла, что он умер.
