Людмила Николаевна вдруг расцвела улыбкой, глядя поверх
моего плеча, замахала рукой.
– Игорь Арнольдович!.. Игорь Арнольдович!
Я скосил глаза, но ничего не увидел, затем в поле зрения
появился и остановился с приятной улыбкой на лице молодой мужчина в
безукоризненном костюме, коротко подстриженный и тщательно выбритый.
Умело и элегантно поцеловал руку Людмиле Николаевне, Сергей
Константинович представил меня, я кивнул, а Людмила Николаевна сказала
радостно:
– Игорь Арнольдович, присядьте с нами!.. Мы всегда рады
вас видеть!
Я улыбался вместе со всеми, как же, рад донельзя. Как бы
двинуть его под столом незаметно для всех, инстинктивно не люблю слишком
наутюженных и сладеньких мужчин. Все мы брешем часто, но с такой вот
приклеенной улыбочкой брешут постоянно.
Игорь, который еще и Арнольдович, приятно улыбнулся и
опустился на край стула, вежливый и предупредительный, как официант.
– Спасибо, я тоже всех вас рад видеть. Габриэлла, ты
очаровательна, как никогда!
Габриэлла улыбнулась:
– Спасибо, ты очень любезен.
Он с приятной улыбкой оглядел всех, даже меня, взгляд рыбий,
но губы растянуты и закреплены уголками в нужной позиции. Светский человек,
ничего не скажешь. Он бы мне даже понравился, будь в Люшиной компании, но здесь
нутром чую соперника.
– Мы как раз говорим, – сообщил Сергей
Константинович, – о добавочных проблемах с демобилизованными из армии и…
лицами, отбывшими свое в местах отдаленных.
Игорь Арнольдович понимающе улыбнулся.
– Хотя те места нередко рядом. Я, кстати, разработал
ряд предложений… Нужно будет обсудить на ближайшем совете.
– Выгнать их всех на фиг? – предположил я.
Наступило шокированное молчание, Игорь Арнольдович
победоносно улыбнулся, вот какого придурка вы посадили с собой за стол, ответил
бархатным голосом:
– Предложения, как лучше адаптировать этих людей в
университетскую среду.
– Да-да, – сказал Сергей Константинович
торопливо. – Очень важно суметь их адаптировать, раз уж они заняли места…
– Тех, – спросил я, – кто сдал бы экзамены
без всяких лимитов? Но эти места зарезервированы для освободившихся… Для
отсидевших зэков?
Сергей Константинович ответил уклончиво:
– Да, для вышедших из мест лишения свободы… Кстати, у
нас не принято об этом упоминать…
Габриэлла беспомощно смотрела то на них, то на меня, сказала
обвиняюще:
– Они сами об этом зачем-то рассказывают!
Игорь Арнольдович кивнул:
– Да-да, увы. Так вот для них, понятно, предусмотрены
некоторые скидки и льготы. О них ничего не говорится в правилах, но мы сами
понимаем, что к таким людям должно быть более бережное отношение, чем к тем,
кого миновала такая судьба.
Я тоже кивнул понимающе, да-да, еще бы, мы ж интеллигенты,
хотя что-то внутри меня сказало язвительно, что других судьба такая почему-то
минует. Наверное, всего лишь потому, что не грабят прохожих, не вламываются в
чужие квартиры, не убивают и не насилуют. А так бы да, их бы тоже не миновала.
Зато получили бы гарантированные места в университете на любом факультете.
Сергей Константинович тоже сказал с достоинством:
– Да, мы к ним относимся очень бережно.
– Помогаем со сдачей зачетов, – пояснил Игорь
Арнольдович, – закрываем глаза на недостаточное… гм… посещение лекций и
неявку на экзамены…
– Предоставляем академические отпуска, – добавил
Сергей Константинович, – если они бросают вузы.
– Совсем? – спросил я.
– Нет, все это время уговариваем продолжить учебу.
Иногда удается побудить продолжить.
Ага, подумал я хмуро, бывшему зэку восхочется потрахать
чистеньких студенток, вот он и снова появится в универе. А преподы и рады,
наперебой ставят ему зачеты.
Игорь Арнольдович поморщился, сказал со вздохом:
– Мне жаль, что наши универы не столь емкие, как на
Западе. Там можно обучать буквально каждого, кто захочет. А у нас все
ограничивается возможностями размещения в аудитории. Потому из-за нашей
гуманитарной политики мы, если честно, недобираем талантливых студентов.
– Это как, – не понял я, потом догадался, – я
думал, что это я так клево сострил, а вы меня разыгрываете! А вы в самом деле
их места отдаете зэкам?
Игорь Арнольдович поморщился сильнее:
– Что вы, что вы! Зачем так сразу грубо и резко? Просто,
если бы не такая справедливая и гуманная политика, мы бы набирали только
способных молодых людей, желающих стать учеными. А теперь, когда мы проявляем
гуманизм в полной мере, то почти четверть мест отдаем для демобилизованных, а
пятую часть – для освобожденных из мест лишения свободы. Понятно же, что эти –
четверть и пятая часть – не столь усердны в учебе.
Сергей Константинович кивнул:
– Да-да, и никто из них не стал еще ученым.
– Даже закончили университет единицы, – добавил
Игорь Арнольдович. – Но и это победа! Мы всякий раз отмечали эти случаи
особенно торжественно! И награждали закончивших дополнительно… Это же вернуть
обществу людей, которые чуть было не свернули на неверный путь!
Я не утерпел, спросил:
– Но это за счет тех ребят, что искренне хотели стать
студентами, но у них нет за плечами таких достоинств, как тюрьма?
Он посмотрел на меня с мягким укором.
– Как вы можете? Эти ребята все равно не пойдут
воровать, а так мы спасаем бывших заключенных! Да-да, от повторения их
преступлений!
– Некоторых, – уточнил Игорь Арнольдович и тут же
добавил поспешно: – Но и это большая победа!
За счет тех, кто не сидел в тюрьме, мелькнуло у меня в
голове. Или я не прав? Проявление гуманности – свидетельство о зрелости
общества, о его культуре, как говорят со всех сторон. Почему же у меня
постоянное ощущение неправильности? Или неправильный – я? Не могут же все
ошибаться?
Габриэлла не выдержала, вскочила и ухватила меня за руку.
– Слава, пойдем! Я покажу тебе подлинники стихов
Рубцова! Представляешь, он писал все карандашом, а потом перепечатывал на
пишущей машинке!
– Зря он комп не завел, – заметил я.
– Тогда не было компов.
– Секретарше бы отдал…
– Он был бедный… Или ты прикалываешься? Нехорошо над
девушкой смеяться!
– Так, – сказал я, – можно.
Она поглядывала на меня с тревожным вопросом в прекрасных
умных глазах. Мы подошли к стене, под стеклами вместо картин и дипломов, как
выставлено везде, множество страниц, исписанных мелким нервным почерком. Блики
отражаются в стеклах ее очков, я видел только отражение страниц и ряды
потрепанных книг в мягких затертых обложках, что значит – Рубцов часто брал их
в руки.
