Такую борьбу с собой я начинал почти бессознательно.
Все-таки есть какой-то предохранитель в каждом из нас: как только уход в мир
баймы становится слишком уж, что-то поднимается изнутри, и почти каждый говорит
себе, внезапно трезвея: да что это я? Это ж виртуал, а я живу в реале! Нет,
надо кончать с этим, кончать, кончать!
Кончить не удается, но на этом внутреннем протесте удается в
байму не заходить днями, а то и неделями. Потом начинаешь заглядывать одним
глазком на полчасика, часик, просто бегаешь по локациям, отдыхаешь, любуешься,
ни с кем почти не общаешься, чтобы не втягиваться в процесс. Иногда стоит даже
завести нового перса, у меня их шесть, чтобы старые друзья не приставали с
предложениями пойти завалить рейд-босса, выбить эпическое оружие, пройти
зачарованный мост…
Потом, конечно, погружаешься глыбже и глыбже… До нового
угрызения совести.
С другой стороны, если уметь ограничивать себя в баймах, то
они дают больше реала. Грубо говоря, проще сдрочить под столом, сидя перед
экраном, чем час ехать на другой конец города, чтобы трахнуть какую-то дуру, а
затем час добираться обратно. Да за эти три часа я получу и эротики море, и
мобов набью кучу, и успею в осаде замка поучаствовать или в море рыбу половлю
зубастую, что на рыбака бросается…
Глава 12
Работа раздражает, хотя занимаюсь как раз тем, чем хотел
заниматься: компьютерной графикой. Правда, приходится чаще всего обслуживать
дурацкие шоу. Единственное утешение, что свой рабочий день определяю сам, а
жалованье побольше, чем у преподающего в универе профессора.
Лариска исчезла на пару недель: гастроли. Я сходил в ночной
клуб, и хотя все как обычно: потанцевал, познакомился, потрахался, но странное
ощущение, что это как будто не я веселюсь, начало посещать с повторяемостью
лунных приливов.
Сегодня с работы вышел поздно, кое-что наладил, чтобы завтра
корячиться меньше, потом заглянул в книжный, купил пару карт и долго
высматривал, не появится ли Габриэлла.
Когда наконец выбрался на улицу, город прогибается под
тяжелой грозной тенью, холодный ветер несет мелкий мусор. Сверху, негромко и
предостерегающе грохоча, ползет угольно-черная туча.
Народец разбежался по подъездам загодя, еще до того, как
упали первые капли. Я ускорил шаг, порадовался, что теперь даже книги продают,
упакованные в целлофан, а два рулона, что тащу из книжного магазина, обтянуты
пленкой очень даже ничего. Когда холодные нити дождя слились в веревки, в
канаты, одежда враз промокла, липнет к телу, а рулоны стали скользкими, как
большие рыбы. Надо бы в любой магазин по дороге, вон как вытаращилась из-за
стекла толпа народу, не понимают, гребаное большинство…
Эта мысль добила, не захотелось к этому большинству даже
сейчас, когда оно право… или вроде бы право, потому что не вижу зла, чтобы
пройти под дождем до своего дома, а не отсиживаться в укрытии, прячась
неизвестно от чего, будто с неба не вода каплет, а раскаленное олово.
По проезжей части несутся машины, вокруг колес крутятся целые
торнадо грязной воды, по тротуару вода бежит широким потоком. Поверхность
похожа на спину гигантской жабы, вся в крупных пузырях, ноги в кроссовках сразу
промокли. Потоки воды несут окурки, обертки от мороженого, сбрасывают на
проезжую часть, где с ревом несется грязно-серый ручей, превращаясь на глазах в
небольшую бурную реку.
Впереди мир закрывает сизо-черная стена туч, а по ней с
учащающимися интервалами страшно раскалывает мир исполинская ветвистая молния,
похожая на корень плазменного дерева. Тут же начинают истошно вопить
сигнализации припаркованных машин, лают собаки, а весь мир сжимается в страхе,
ощутив, насколько он мал и ничтожен перед лицом вселенской мощи.
От ударов небесного грома вздрагивала земля, я сцепил
челюсти и заставил себя не убыстрять шага: до дома уже рукой подать, а бежать
глупо, все равно промок до нитки. Под навесом моего дома укрылись самые
храбрые, всякий раз с ликующим визгом отпрыгивают, когда сильный порыв ветра
несет в их сторону водяную пыль, экстремалы, значит, а остальные жильцы,
которых непогода застала на выходе, предпочитают смотреть из застекленной части
подъезда.
Экстремалы меня встретили недоумевающими взглядами, что-то я
слишком суперэкстремал, промок весь, это же надо, я криво усмехнулся и,
оставляя потоки воды с одежды, вошел в подъезд. С меня натекла лужа, пока ждал
лифта, в нем тоже образовалось озерцо, но, когда поднялся к себе, за мной
протянулись разве что чуть-чуть влажные следы.
Разделся, развесил для просушки, посмотрел на себя в
зеркало. Дело даже не в том, что мне моя морда, скажем, не нравится. Нет,
нравится. Да и вообще мужчинам должна быть по фигу собственная внешность. Мне
она не по фигу, да и никому не по фигу, это все брехня, но все-таки я своей
внешностью доволен.
Раздражает только, что я намертво всажен в это тело и
сделать уже ничего нельзя. В смысле, поменять, как меняют одежду. Тело, если
честно, всего лишь одежда для меня, который живет внутри. Мы просто об этом
никогда не задумываемся, занятые какими-нибудь сверхважными идеями вроде секса
с женой босса, но правда от этого не перестает быть правдой: мы все живем в
этих телах и покинуть не можем, пока те не износятся. А потом просто дохнем.
Впрочем, кое-что я сделал: накачал плечи, добавил бицепсы, а
то руки слишком тонкие, как у старика, в двадцать семь лет еще рано ходить с
болтающимися на костях тряпочками. Некоторые даже накачивают и морды: есть
упражнения, что подтягивают кверху брови, убирают морщины у глаз, носогубные
складки и прочие возрастные дефекты. Это не по мне, слишком сложно. Да и не
волнует меня настолько пара морщин на морде, я лучше накачаю грудные мышцы. Это
и легче, и заметнее глазу.
Впрочем… меня унижает то, что какой-то там питекантроп или
кроманьонец задал конструкцию, в которую я всажен. Только такой череп, такая
форма ушей, носа, губ. Поменять хотя бы из принципа…
Звякнул домофон, на экране высветилась морда, которая сперва
показалась незнакомой, слишком уж типовая, потом узнал Беляева. Филателисты
сбиваются в кучки, собиратели игрушечных паровозиков – в группки, даже фаны
футбольных клубов ходят толпами, а мы иногда вспоминаем друг о друге на почве
никому ненужности и неприкаянности. Мало ли что думаем о своей нераскрытой
значимости, но после работы ничем не заняты…
– Привет, – сказал он радостно, он всегда
натужно-радостный, – это я, Шурик!
– Открываю, – сказал я.
Те, кому делать не фига, обычно убивают время в ночных
клубах. Там мы и познакомились. Еще с нами был третий, Вадик Тюпавин. А так как
все трое неженаты или уже неженаты, общность некой масонской ложи, когда общие
цели, стремления и желания, сплотила на некоторое время.
Шурик вошел веселый, шумный, с размаху хлопнул ладонью о
ладонь, эхо звучного шлепка прокатилось по прихожей и юркнуло в комнаты.
– Давно у тебя не был, – сообщил он. – Ты что,
новые обои наклеил?
