– Иди в комнату, – пригласил я. – Кофе
хочешь?
Он удивился:
– А у тебя нет ничего крепче?
– Есть виски, – ответил я. – Есть ром.
Он потряс головой:
– Это слишком.
– Есть вино…
– Плесни вина, – попросил он. – Правда, я за
рулем…
– Наслышан, – сказал я, – ты какую-то крутую
квартиру купил?
– И я наслышан, – ответил он, – только это не
я купил, а Тюпавин. Он еще не закончил ремонт, потом загудим, отметим так, что
небу жарко будет!
Я пошел на кухню, он топал за мной, но задержался в дверях
комнаты, на той стене огромный постер, женщина смотрит внимательно и строго.
– Ух ты, какая… Это хто?
– Не узнал? – спросил я.
– Не, – ответил он в затруднении. – Видел
где-то… крутится вот в голове имя. Но не ухвачу никак…
– Я тоже, – сказал я. – Восходящая звезда.
Он постоял, посмотрел, заходя то справа, то слева. Ее
серьезные глаза провожали его всюду оценивающим взглядом.
– Да, – сказал он наконец с уважением, –
новая формация…
– В смысле?
– Серьезные приходят, – пояснил он. – На
смену финтифлюшкам.
– Тогда нам конец, – сказал я. – Я серьезных
тоже боюсь.
– С финтифлюшками проще, – согласился он. –
Потому те, что поумнее, врубились и теперь косят под финтифлюшек. Как видят,
что подходишь, сразу перестают о когерентной функции в трехмерности, а начинают
о шмотках…
Я пожал плечами.
– Это что-то новое, а я старомоден.
Он захохотал:
– Старомоден? В смысле, предпочитаешь раком?.. Анатоль
Франс утверждает, что это самая древняя поза. Верно?
– Ну, археологи говорят…
Он хохотнул снова:
– Да это и без археологов ясно. И понятно, почему
Анатоль Франс предпочитает только ее, ха-ха!
Я покосился на открытый балкон. В это время на соседнем
часто торчит Катька, малолетняя дочь соседей. Я с ними в хороших отношениях,
меня считают приличным молодым человеком, а у приличных по дефолту и друзья
должны быть приличными.
– Держи, – сказал я, вручая бокал. – Красного
или белого?
– Красного.
– А тебе можно?
– В каком смысле?
– Ты ж на новой иномарке приехал?
Я налил, он захохотал, наблюдая за красной струей, что с
легким шипением, пузырясь, заполняет бокал.
– Ну ты чудак! Сейчас у всякого в кармане таблетки.
Есть еще спреи. Сколько ни выпил, а пшикни в рот – никакого запаха! В любой
аптеке.
– А анализ крови?
– С чего его станут делать? – удивился он. –
Это если собью кого.
– А не собьешь? – спросил я.
Он отмахнулся.
– Нельзя же всю жизнь беречься! Жизнь одна, надо
прожечь, а не продымить.
Я налил, ногой толкнув створку двери на балкон, Шурик
по-гусарски лихо выпил, от второй все же отказался, лихость лихостью, но не
переборщить, посмотрел на часы:
– Ого, через часик в клубе начнется настоящее веселье…
Прибудет сама Аня Межелайтис!
– Да, – сказал я, – если сама…
– Сама, сама, – заверил он. – Знаешь, сколько
ей платят?
– За что?
– За такие вечеринки? Только за то, чтобы появлялась!
– Не знаю.
– И я не знаю, – признался он. – Но говорят,
с ума сойти, сколько платят.
– Наверное, много, – согласился я.
Он посмотрел на дверь ванной.
– Не против, если приму душ? День был жаркий.
– Валяй, – сказал я. – Шампунь, гель для душа
там на полке.
Дверь за ним прикрылась, мы ж пока с нормальной ориентацией,
хотя замок не щелкнул, я услышал шум льющейся воды, а пальцы мои, подрагивающие
в нетерпении, словно наркоманьи, уже срывали пленку с длинного бумажного
рулона.
Карта Марса развернулась во всей страшной красе: мертвые
красные пески, камни и валуны странной формы, на Земле таких нет, над странно
близким горизонтом – жутковатое небо с тусклыми звездами, хотя это день,
марсианский день…
Снято последним спутником с такой четкостью, что уже нет
сомнений: высадятся в намеченном две тысячи двадцатом году, обязательно
высадятся. А то и раньше, чтобы опередить русских и китайцев. Для того и такие
подробные карты, уже ищут местечко для научного городка…
Место на стене отыскалось между лунной картой и великолепным
снимком Юпитера. Дальше сразу три фото Сатурна, не самые лучшие, но крутые и
новейшие спутники к нему еще не добрались.
Я все еще стоял перед картой, когда Шурик вышел из ванной,
обнаженный до пояса, капельки воды блестят на ресницах. На ходу бурно тряс
кистями рук, засунув указательные пальцы в уши, морда сморщилась в наслаждении,
а я впервые за долгое время рассмотрел, что у него выпирающий животик: нежный,
из белого сала, мощные валики отложились на боках, раздувая талию.
– Хорошая штука, – сообщил он, – этот душ.
Только жаль, что в этих проклятых метрах не по двести сантиметров! А то бы
ванна поместилась.
– Да ладно, – сказал я вяло. – Меня
устраивает.
Он оглянулся на открытую дверь, там синеватый свет и мягко
жужжит аппаратура, освежая, очищая и деактивируя.
– А может, демонтировать? И поставить ванну?
Я удивился:
– Зачем?
– Чудак, – сказал он покровительственно. –
Полежать в теплой водице, побалдеть… разве не здорово? А в твоей коробке помылся
и – на выход. Больше делать нечего. Даже сесть негде.
– Нет, – сказал я.
– Денег жалко? – догадался он. Добавил
покровительственно: – Я подброшу в долг. Никаких процентов! А отдашь, когда
сможешь.
Я покачал головой:
– Шурик, ну чего вдруг? Это ж не та ванна, что
устанавливают изначально. Я брал пустую квартиру. И душ установил сам.
Он изумился.
– Ты что? У тебя был выбор: установить ванну или душ, а
ты выбрал душ?
– Да.
– Ну ты урод, – сообщил он с глубоким
удовлетворением. – Душ – это для тела, а корытце – для балдежа. Да и с
девочкой можно полежать, побаловаться. А у тебя что: помылись и сразу в
постель? Нет в тебе романтики.
– Нет, – согласился я.
– А что вдруг?
– Да сломалось что-то. Во мне.
