А мы, перебежав на эскалатор, что подает ступеньки наверх,
наконец-то выбрались на улицу.
Шурик раскинул руки и захохотал счастливо:
– Надо гулять, пока есть чем гулять!
– Работа облагораживает человека, – засмеялась
Лиза, – а безработье делает его счастливым, верно?
Валя сказала заученно, словно читала со сцены:
– Жизнь надо прожить так, чтобы не было мучительно
больно, а было мучительно приятно…
– А как было? – спросил Шурик деловито.
Она потупила глазки.
– Ну вообще-то… вообще-то…
– Не тяни, удавлю!
– Было приятно, было, – согласилась она, не
удержалась и расхохоталась. – На эскалаторе именно это, ну, мучительно
приятно!
Шурик сказал таинственным голосом:
– У меня стоит вопрос, а у вас не чешется ответ?
Лиза засмеялась громче:
– Свингернемся?
Она посмотрела на меня, я кивнул с натянутой улыбкой.
Различаются лишь два вида секса: застенчивый и безобразный, а мы вроде бы не
такие уж и застенчивые.
– Что хочет женщина, того хочет бог!
– Истинно, – подтвердила Лиза. – А мы такие
женщины, такие женщины…
Шмакодявка ты еще, а не женщина, подумал я, но смолчал.
Спорить можно о книгах или политике, но когда предлагают выпить, потрахаться,
украсть или насрать в лифте, то отказываться как-то боязно: как бы не приняли
за труса, импотента или берегущего свою поганенькую жизнь от болезней – все
равно помрем, так чего уж там мелочиться…
Валя повернулась ко мне с застенчивой улыбкой примерной
девочки из хорошей семьи. Ее тонкие и уже умелые пальцы бестрепетно нащупали
застежку «молнию» на моих джинсах и потянули вниз. На губах заиграла улыбка уже
хитренькая, подняла на меня взгляд заблестевших глаз, то ли принимает экстази,
то ли разожгла в себе нимфоманку, мне стало не по себе, но отступать поздно,
все мы в таких делах страшимся опозориться больше, чем на госэкзамене в универе
или перед директором фирмы на переаттестации.
Рядом Шурик прижал к стенке Лизу и задрал короткое платьице.
Она повернула голову и встретилась ко мной взглядом, по губам пробежала
довольная улыбка.
Господи, подумал я с ужасом, такая маленькая еще, а уже ей
требуются такие возбудители, как свинг или публичность!
Шурик пропыхтел:
– Страстные женщины хороши до безобразия… а также во
время безобразия… и после безобразия…
Он говорил яркими фразами, но я это слышал сотни раз, ими
все такие вот говорят и отвечают, все это я читал в Инете. Хорошая шутка
благодаря Инету становится известной всему миру в тот же день, и когда говорят
вот так, им и отвечают тем же, и хрен поймешь, как бы человек говорил на самом деле.
А может быть, ну его, как бы он говорил сам?
Потом вернулись к машине Шурика, все это время хи-хи и ха-ха
как на улице, так и в салоне, приколы, гэги и шуточки вперемешку с анекдотами.
Мы развезли девочек по домам, чем очень удивили, все-таки их обычные
партнеры-подростки до таких высот рыцарства не поднимаются, помня о
равноправии.
Шурик с облегчением вздохнул, вырулил на автостраду, где
погнал в левом ряду по опустевшей магистрали.
– Ну вот, – сказал он голосом поработавшего
человека, – а я уж думал, день пропадет зря.
– А не пропал?
– День пропал, – согласился он, – зато вечер
спас! Люблю вот таких. Заметил, даже провожать не надо. А изнасилует их какая
пьяная компания по дороге к дому, ну и что, отряхнутся, как курицы после
петуха, и пойдут клевать дальше… что они там клюют?
– Пшено, – сказал я, поправил себя: – Просо. Но мы
ж их развезли по домам.
– Да, показали себя! – сказал он и тут же добавил
обеспокоенно: – Правда, старомодными показали. Уважать не будут… Нет, эти клюют
червяков, жучков и блошек. Это же вольные курочки, а не сарайные! А ваще круто
было… На эскалаторе, надо же… да, теряем мужские позиции, как движущаяся сила
прогресса. Надо же, девчонки опередили… Всегда именно мужчины придумывали
что-то новое, а тут вдруг девчонки начали… это, двигать прогресс.
– Регресс, – сказал я.
– Че-че? – переспросил он заинтересованно.
– Женщины, – пояснил я, – консервативная
сила. Мужчины идут за горизонт в поисках мамонтов, а женщины обустраиваются в
пещере. Так и этот экстремальный… это не прогресс, а обустройство в уже обжитой
пещере. Те же стены, тот же очаг, вообще все то же, только шкуры перекладывают
чуть по-другому.
Он подумал, почесал голову.
– Тоисть, – сказал с неуверенностью, – новое
все равно придумываем мы?
– Да, – утешил я. – Оргазм все равно тот же.
Хоть в пещере, хоть на эскалаторе. А придумали его мы.
Он снова подумал, почесал уже не только голову, но и в
подмышках, в паху, наконец расплылся в улыбке.
– А ты рубишь в этом деле! Сразу усек. Я вчера вывернул
все карманы, дисковод поменял. Теперь не только читает блюрейки, но и пишет,
представляешь? И не четыре и семь, как на дивидишках, а сразу пятьдесят гигов,
с ума сойти! Вот это да, разница. А телку как ни поставь, ты прав, оргазм
всегда одинаковый… Хрень эта вся камасутра, деньги выманивают только такими
книжками разводилы всякие…
Лицо оживилось, глаза заблестели, размахивал руками,
отпуская баранку, и рассказывал, как втиснул всю коллекцию хард-рока на одну
болванку, вот это прогресс, это не камасутра дурацкая.
А он не совсем дурак, подумалось в удивлении. Просто
конформист, как и я. Ему сказали, что экстремальный секс на эскалаторе
клево, – он и говорит вместе со всеми, что это клево, круто, отпадно,
рулезно. И даже сам добросовестно старается что-то в этом увидеть. А когда вот
так поймаешь на нестандартном, тут и проговорится, что думает совсем не так.
Говорит, как и все, чтобы принимали таким, какой есть, что
не желает подстраиваться под требования общества, но так все перепуганные
подростки говорят, хорохорясь и вроде бы отстаивая свою независимость, а на
самом деле с величайшей готовностью принимая любые правила стаи… нет, даже
стада.
– Я тоже заменил на блюрейный, – сообщил я. –
Но я ради фильмов. Все-таки высокое разрешение.
– Ну да, у тебя ж экран!
– И экран, – согласился я. – И вообще удобно
загнать архивы на одну болванку, чем потом искать, где че. Ты прав, это в самом
деле прогресс.
Он хохотнул:
– Но и сексу не мешает, верно? Только ну его на фиг,
этот экстремальный… Им ничо, а нас могут повязать и пришить изнасилование.
– Да, – согласился я поспешно. – Скажут,
маньяки какие-то.
