На экране домофона видно, как Люша с Барабиным пересекли
площадку, вот сели в лифт, а через сорок секунд внизу в холле раздвинулись
дверцы грузового лифта. Первым вышел Барабин, Люша выдвинулся неспешный, как
айсберг, потопивший «Титаник».
Я перешел на балкон, отсюда видно обе раскоряченные фигурки.
Чувствую себя уродом и не могу понять, ну почему, почему не рвусь в эту
гребаную Грецию смотреть на греческие развалины, почему отказался ехать в Индию
смотреть на гребаные индийские развалины и почему не взял горящую путевку для
поездки в Египет, где целых две недели по льготной цене можно смотреть на
гребаные египетские развалины?
И вообще, почему меня не бьет истерический восторг при виде
ночного горшка Рамзеса Второго? Только лишь потому, что сейчас унитазы намного
удобнее?.. Но, во-первых, горшок самого Рамзеса, во-вторых, этому горшку пять
тысяч лет!
Ну и хрен с ним, ответил я мысленно, что мне с этих пяти
тысяч. Унитаз в моем туалете куда эстетичнее. И удобнее. И вода подается прямо
в этот современный горшок, который даже по форме изящнее, красивше. Словом, не
понимаю этого щенячьего восторга… Почему? Что со мной не так?
Глава 15
Стараясь справиться с депрессией, вот уж не думал, что я
интеллигент до такой степени, самому противно, будто перешел на вкусную и
здоровую пищу, подсчитал финансы и купил в кредит хонду, новенькую, сверкающую.
Еще лет десять тому такая была бы верхом роскоши, но сейчас, увы,
эконом-класса. Да и то в кредит.
Насобачился ездить довольно быстро, все мы еще в школе
учимся водить машины, а коммуникатор показывает все улицы и переулки,
предупреждает о поворотах, знаках и пробках.
Портрет Габриэллы, как ни странно, действует подобно иконе
на православных. У православных мир – это одно, они – другое. Мир в том
значении, старом, уже забытом, от которого осталось разве что «мирской»,
«мирские», а «Война и мир» переводится нашими придурками как «War & Peace»,
а не «War & World», как было бы правильно.
Еще пару раз Люша, Барабин, Константин и даже Тюпавин
пытались меня затащить ехать дружной компашкой на Кипр, я устоял, за что
зауважал сам себя и поблагодарил наблюдающую за мной со стены Габриэллу.
В последних числах августа они наконец отбыли на дальние
юга, а я, ухлопав пару недель всего лишь на работу, додумался ездить к универу,
занес в наладонник расписание всех лекций на астрономическом, и наконец однажды
сердце затрепетало в ожидании чуда.
Я еще не понял, чего это оно всполошилось, будто собака,
рядом с которой запустили фейерверк, но голова сама повернулась так резко, что
хрустнули позвонки.
Пару мгновений я всматривался в веселую стайку девушек,
сбегающих по ступенькам.
– Господи, – пробормотали мои губы сами по
себе, – дурак, почему я раньше не сообразил, не пришел…
Габриэлла вздрогнула, когда я притормозил у бордюра машину и
распахнул дверцу.
– Ага, попалась!
– Кто… А, это вы, Вячеслав?
– Садитесь, – сказал я, – не уверен, что
здесь можно парковаться.
Она заколебалась, бросила беспомощный взгляд на
приближающийся троллейбус.
– Мне вообще-то близко…
– Меня сейчас оштрафуют, – сказал я. – А я
бедный, как вагант.
Она вздохнула и опустилась рядом на сиденье. Я торопливо
вырулил и ввинтился в поток. Габриэлла сидит прямая, как на экзамене в пансионе
благородных девиц, чуть-чуть косит на меня настороженным взглядом.
– Куда ехать? – спросил я.
Поколебавшись, она назвала адрес, не так уж и рядом, я
указал точку на коммуникаторе, там сразу пролегла по карте извилистая линия.
Габриэлла с интересом наблюдала, как пунктир сокращается, а женский голос
своевременно предупреждает о поворотах и возможных пробках.
– Здорово, – сказала она. – Это через
спутник?
– Да. Правда удобно?
– Очень, – согласилась она. – Скоро и рулить
вместо вас будет?
– Да, – ответил я. – Чтобы руки водителю
высвободить! Ха-ха!.. Извините, просто на эту тему масса шуточек. Вон тот
дом-башня ваш?
– Нет, мой следующий. Поменьше, не такой помпезный.
Я подрулил к подъезду, Габриэлла посматривала вопросительно,
но я наступил себе на горло и заставил вежливо и сердечно попрощаться.
Адреналин распирает, как динамит шахида, вот-вот взорвусь от ликования.
Габриэлла вышла, не дожидаясь, пока выскочу и, обежав машину, открою перед нею
дверцу.
Я понимал, что не успею, потому и не пытался, так получилось
значительнее и достойнее. Да и как бы намек, что мы – друзья, а не самец с
самочкой, перед которой обязательны ритуальные танцы с распусканием перьев.
В следующий раз я выловил ее только через неделю. То ли не
ходила на лекции, то ли есть другой выход, я уже проклинал себя, что упустил в
тот раз, а вдруг вообще перевелась в какой-нибудь зачуханный Лондон по
какому-нибудь дурацкому обмену, как будто где-то в Галактике может отыскаться
ей достойная замена, и когда наконец увидел, сердце подпрыгнуло в ликовании и
тут же рухнуло в пропасть: вдруг решило, что я дурак и у меня глюки.
Габриэлла все так же сбежала по ступенькам, легкая и
грациозная, одухотворенная, как святая в ранней юности, когда еще не знает, что
станет иконой, я так же подкрался сбоку на машине и распахнул дверцу:
– Привет! Карета подана.
Она вздрогнула лишь чуть-чуть, но подошла к машине, с
легкостью проскользнула, словно компьютерный персонаж, на соседнее сиденье и
улыбнулась:
– Здравствуйте, Вячеслав.
– Рад вас видеть, Габриэлла! Даже не могу выговорить,
насколько рад.
Она посмотрела на меня с недоверием во взгляде.
– Глядя на вас, можно поверить, что в самом деле рады.
– Я в самом деле, – заверил я. – Еще в каком
самом! Ехать к вашему дому или…
– Что? – спросила она чуточку настороженно.
– …или по дороге заскочим в кафешку на ваш
выбор? – закончил я, словно у меня не было других мыслей. Самое странное,
что в самом деле не было. От ее присутствия такой кайф, что даже не пытаюсь
вообразить ее голой и с задранными мне на плечи ногами. – Я видел, там
есть два, а еще открывается третье…
– Уже работает, – ответила она.
– Как там?
– Не заходила. Но хожу мимо, слышно музыку, народ
входит и выходит…
Я перевел дыхание, чтобы голос не выдал, спросил как можно
нейтрально-дружелюбнее:
– Зайдем проверим? Заодно и перекусим. А то я, честно
говоря, в обед успел только чашку чая с булочкой.
– Бедненький, – пожалела она. – Бутербродное
питание, говорят, чревато боком.
