– Вверх и вверх, – сказал я. – На самую
вершину Фудзиямы? Выше только звезды?
Мы приближались к выходу, Лариска еще больше выпрямилась,
словно там выход на сцену, гордо запрокинула голову, а великолепные сиськи
подала вперед.
– Я сама стану звездой! А на вершину горы взбираются не
для того, чтобы увидеть небо.
– А для чего?
– Чтобы увидеть равнину!
– Ты взберешься, – сказал я, – ты
настойчивая.
Она фыркнула еще презрительнее.
– А ты знаешь, сколько таких, как я? И все готовы на
все, чтобы вскарабкаться…
– Стоит ли? – спросил я. – Я слышал, что
любая поп-звезда сидит на сахарном троне под проливным дождем. А это знаешь ли…
недолго.
Она ответила гордо:
– Лучше год орлом, чем триста – вороной… как там
дальше, не помню.
– Двойка по литературе? – поинтересовался
я. – Пушкина знать надо.
– А как там?
Я подумал, признался:
– Тоже не помню. Но в детстве нравилось. Ты еще в
детстве, значит?
– Да, – ответила она гордо, – я еще молода.
Вертящиеся двери выпустили нас в ночь, Лариска огляделась:
– А где твоя машина?
– У второго входа, – ответил я. – Тут мест не
было.
– Сейчас здесь пусто, – сказала она с мрачным
удовлетворением, – это хорошо. Пусть раньше уходят, пусть спят, телевизор
смотрят, книги читают…
– А чем книги плохо? – спросил я.
– Книги? – переспросила она. – Книги –
хорошо. Мешают думать в те часы, когда телевизор выключен.
Я вел ее напрямик через аллею к стоянке, луна плывет вместе
с нами в вершинах деревьев, вдруг пальцы Лариски на моем локте напряглись, она
вскрикнула:
– Ой… что-то попало!.. Гусеница с дерева, наверное…
Минутку!
Она расстегнула платье и, обнажив грудь, что-то вытряхнула,
подняла голову, рассматривая нависающие над дорожкой ветки деревьев. За кустами
болезненно ярко вспыхнули вспышки фотокамер. Лариска охнула, оглянулась
испуганно и, движением, исполненным божественного испуга, спрятала грудь.
– Папарацци! – сказала она с негодованием, голос
ее прозвучал неестественно громко, словно предназначался кому-то еще. –
Пойдем отсюда быстрее!
Я ускорил шаг, Лариска почти бежала, оглядывалась в испуге.
Я подумал ревниво, что это не такой уж и позор – попасть на снимок в моей
компании, да и перепугалась слишком уж, словно тургеневская девушка, которой
ветер приподнял подол платья.
Когда я открывал дверцу машины, за спиной полыхнуло еще
дважды. Лариска юркнула на сиденье, я обошел машину и сел за руль.
– Что они здесь ловят? – спросил я, когда
выруливал на дорогу. – Или еще кто-то ломится, как лось, через кусты?
– Не знаю, – ответила она счастливым
шепотом. – Кусты здесь плотные, как-то сам Жорик завел туда практикантку…
– И что?
– Все папарацци жалели, что не оказались там.
Я посмотрел на нее с подозрением.
– Ты… предполагала?
Она победоносно усмехнулась:
– Нет, но у меня глаз наметан. Я всегда замечаю, кто
где приготовил фотоаппарат. И успеваю повернуться нужной стороной. Там в кустах
блеснуло, будто луна по металлу… Ждали, конечно, не нас. Думаю, вообще просто
кто-то засел наудачу. Я хорошо сыграла?
Машина вклинилась в поток, даже в это время не разогнаться,
я пробормотал:
– Так ты… все разыграла?
Она тихонько засмеялась, прижалась к моему локтю горячей
полной грудью.
– Конечно. Ничего мне с дерева не упало. Просто аллея
пустая и темная, даже самая застенчивая девушка может вот так вытряхнуть
упавший в вырез платья листок или гусеницу, не так ли?.. Это же самое то для
фотографов и зрителей, когда застанут врасплох!
Я сказал в неловкости, чувствуя себя идиотом:
– Ты прекрасно сыграла.
– Спасибо, милый. Я стараюсь. Не хочу всю жизнь
оставаться в третьеразрядных певичках. Конечно, на обложки журналов это фото не
попадет, даже на первых страницах не появится, но в Инете будет через десять
минут, вот увидишь!
– В каких разделах?
– В новостной ленте о светских тусовках. Может быть,
даже на ленте Рамблера. Посмотри завтра с утра! Пока не ушло из новостей. Я
скопирую в отдельный файл, это ж такая удача! Пусть все увидят, что у меня
красивее грудь, чем у Маши Березиной, Клавы Кошак и даже хваленой Ксюхи!..
Я кивнул, соглашаясь:
– Это да, красивее.
Она заулыбалась, потом спросила с подозрением:
– А ты где их сиськи видел?
– Дык их фотки везде крупным планом.
Она тихонько засмеялась, снова прижалась грудью, вызывая в
теле сладкое томление.
– Теперь увидят и мою, да так удачно… У меня ж красивые
сиськи?
– Классные, – заверил я искренне. Природа
постаралась: я видел родителей Лариски: серые мыши, но странное сочетание их
генов, плюс бабушкиных и прабабушкиных, и получилось вот такое ослепительное чудо
с соблазнительнейшей фигурой, какие выходят только из-под пера творцов
комиксов. – Честно говорю, таких еще не видел.
Она довольно улыбнулась:
– Надеюсь, ты их много видел!
– И много щупал, – добавил я. – Но только от
твоих это волшебное ощущение в пальцах и во всем теле… Одно слово – классные
сиськи. Сколько смотрю на тебя, вижу только сиськи… Я для тебя даже имя
придумал…
– Какое?
– Сиськонос.
– Фу, некрасивое.
– Тогда сиськоносица, сиськокоска, сискица…
Она замахнулась:
– Я тебе дам! У меня что, кроме них, ничего нет?
– Извини, – сказал я виновато, – просто
сиськи первыми в глаза лезут. Но и жопа у тебя – класс! Только она почему-то
сзади. А когда смотришь сзади, сисек не видать, жалко. Вот бы тебе пару сисек
еще и на спину!
Она фыркнула:
– Ну да, еще в два ряда, скажи.
Я подумал, кивнул:
– Да и в три – неплохо.
– Извращенец!
Я погрозил пальцем.
– Какие-то древние слова выкапываешь. Тридцать лет тому
отменили слово «разврат», десять – «извращение». Теперь все – норма… Кстати, а
когда садилась в машину, как насчет пилотки?
– Старалась, – ответила она, – но не уверена,
что получится. Нужно было пригибаться, а сверкало высоковато…
