Она заспешила к остановке, а я ошалело смотрел вслед. В
прошлом году вот так же встретил свою классную руководительницу и был ошарашен,
что вместо старой и злобной мымры, какой она была, увидел молодую женщину!
Потом уже сообразил, что мне было четырнадцать, а ей –
двадцать два, когда она приняла класс. Через два года закончил школу, ей
двадцать четыре, совсем старая карга, а через десять лет мне – двадцать шесть,
а ей – тридцать четыре, это, оказывается, еще молодая и красивая женщина!
Елена Васильевна, наша физичка, тогда казалась пожилой
женщиной, но сейчас… Как странно, когда люди не стареют, а молодеют в наших
глазах.
Но завуч, Евсей Израилевич, уже тогда был стар и дряхл. Что
в мире деется, неужели и он еще не только жив, но и, так сказать, здоров, хоть
и не совсем?
Не задумываясь, я сел в машину и сразу же повернул на
юго-восток, там он жил и, думаю, и сейчас там. У старых людей перемены бывают
редко.
В первой же небольшой пробке зародилась мысль: а оно мне
надо, ну чего это вдруг, одиннадцать лет не вспоминал о школе, а сейчас вот так
сразу…
А надо сразу, сказал внутренний голос. Если отложишь хоть на
день, уже не поедешь, а через три дня вообще забудешь. Или сейчас, или…
поворачивай и перестань о нем думать.
Когда проехал половину дороги, всплыла другая мысль: а ему
оно надо? Наконец-то избавился от дебилов, что столько ему крови попортили,
годы жизни отняли, а тут я снова припрусь, молодой и здоровый дуралей…
Он всегда нами занимался, напомнил я себе. Не только
преподавал, но и воспитывал пусть и ненавязчиво, но постоянно.
Когда показался его дом, я подогнал на большой скорости,
остановил прямо на зеленой площадке для выгула собак и, чтобы не дать себе
передумать и вернуться, бегом поднялся на третий этаж.
Дверь открыла незнакомая пожилая женщина, лицо красивой
старухи-аристократки, но с такими глазами и характерным разлетом бровей, что я
сразу сказал:
– Здравствуйте! Вы сестра Евсея Израилевича?
Она кивнула, усталое лицо не выразило никакого интереса, но
из вежливости поинтересовалась:
– Вы что-то продаете? Мы ничего не покупаем.
– Я бывший ученик Евсея Израилевича, – ответил я
торопливо, – я уже бывал у него… но это было давно.
Она помолчала, выцветшие светлые глаза рассматривали меня с
тем же вниманием, как смотрели бы на поблекшие обои.
– Да, – обронила она холодновато, – это
наверняка было давно. Я помогаю ему в хозяйстве вот уже семь лет. Хорошо,
заходите.
– Спасибо!
Уже раскаиваясь, что приехал, я проскользнул мимо нее, за
спиной щелкнула автоматическими замками дверь.
Чуда не случилось, Евсей Израилевич полулежит в кресле, до
пояса укрыт одеялом, исхудавший, потерявший остатки волос, их и раньше было
немного, лицо похоже на печеное яблоко, беззубый рот запал, а под глазами
темные, налитые кровью мешки.
Я присел рядом, в груди жалость, сказал тихонько:
– Евсей Израилевич, если спите, не просыпайтесь.
Тяжелые набрякшие веки приподнялись с таким трудом, что я
почти ощутил напряжение мускулов. Белки сплошь в полопавшихся кровеносных
сосудах, я содрогнулся и стиснул подлокотники кресла.
Бледные губы шелохнулись, я услышал тихий шепот:
– Я мало теперь сплю… Рад тебя видеть, Славик.
– А как я рад, – ответил я искренне, но сердце
сжалось, – Евсей Израилевич, вы отдыхайте больше… Сейчас медицина каждый
день с открытиями.
Он чуть усмехнулся:
– Да-да, конечно… Но мне уже не успеть. Увы, как бы
медицина ни двигалась быстро, я двигаюсь быстрее. Хоть и не встаю из кресла.
Что тебя тревожит, Славик?
– Ничего, – ответил я поспешно.
– Не ври. Я всегда видел, кто что и когда задумал.
Я развел руками:
– Да, Евсей Израилевич, вы всегда нас видели насквозь.
Мы еще удивлялись, почему вам все понятно, а другие учителя совсем не такие.
– Так в чем твои трудности, Славик? Я же вижу, тебя
гнетет нечто более важное, чем как удрать с уроков.
– Евсей Израилевич!
Он проговорил крепнущим голосом:
– Говори. У меня слабые ноги, но голова ясная. Учителя
иммунны к болезни Альцгеймера. Никогда не впадают в маразм, запомни. Все
потому, что наши мозги постоянно настороже: какую еще пакость задумали эти
стервецы?
Я хихикнул, так надо, сказал с неловкостью:
– Да все в порядке. Просто малость не укладываюсь в
рамки.
– Какие?
– Не хочу ехать туристом на Кипр, – пояснил
я. – Не хочу в Египет. Не хочу в Испанию… Вообще никуда не хочу! А куда
хочу, туда, увы, нельзя пока.
Он поинтересовался коротко:
– Куда?
– На Марс, – ответил я. – Через пятнадцать
лет там начнут строить постоянную станцию. Через двадцать лет вырастет целый
городок. Но когда марсианский песок заскрипит под подошвами сапог таких, как я,
никто не скажет…
Он переспросил тихо:
– На Марс?
Я подумал с неловкостью, что это я зациклился на Марсе, надо
ли такое рассказывать старому учителю, ответил торопливо:
– Да не столько на Марс, сколько – отсюда!.. Ну достало
меня все это: пьянка, жраловка, разговоры о духовности и соборности,
бестолковое траханье всех со всеми, Фрейд рулит… Хожу, как идиот: все не
нравится, а куда отсюда выпрыгнуть – не соображу. Вот и придумал себе Марс. Его
пока еще не засрали… А выпрыгнуть так хочется, что хоть криком кричи!
Он молчал, тяжелые веки медленно опустились. Я выждал,
решил, что старый учитель заснул, начал подниматься, сиденье скрипнуло, я
вздрогнул, на меня взглянули в упор налитые кровью глаза, совсем не старческие
глаза на безумно старом лице.
– Значит, ты…
Он закашлялся, я сказал торопливо:
– Евсей Израилевич, отдыхайте!.. Все в порядке. У меня
все будет в порядке. Это так, мелочь.
Он сказал слабым голосом:
– Значит… ты один из тех, кто…
Он замолчал, у меня мелькнула дикая мысль, что скажет
какую-нибудь чушь, вроде «избранный», сразу все испортит, но он перевел
дыхание, проговорил так же тихо:
– Один из тех, да…
– Каких? – спросил я.
– Новых, – прошептал он. – Кто выпрыгнет…
Пришло время. Думаешь, когда Моисей воззвал к тем, кто роптал, и предложил им
исход в другой мир, вот так за ним и двинулись? Так написано в упрощенном
варианте для простого народа… На самом деле даже из роптавших решился выйти из
теплого и благополучного Египта только каждый десятый… Остальные иудеи решили
не рисковать и остались, а потом смешались с местным населением.
