«Умел пожить, умей и умереть!»
«Жизнь – копейка, голова – наживное дело».
«Всем там быть: кому раньше, кому позже».
«По дважды не умирают, а по одной не миновать».
«Один раз мать родила – один и помирать».
«Чем с плачем жить – лучше с песней умереть!»
Или, проще говоря: «Гуляй, Вася, один раз живем, а бога
нет!»
Это наплевательское, ухарское, лихое и сейчас выражается хоть
в беспробудных пьянках: а че, один раз живем, хоть в популяризации
экстремальных видов спорта, мол, умирать надо на бегу, как и запорожская
хвастливая поговорка: «Казак в постели не помирает».
Барабин ухмыльнулся мне:
– Что, Славик, положили тебя на все лопатки?
Я пожал плечами.
– Если хочешь, считай так. Помнишь, нас в школе
заставляли учить что-то про собачек Павлова? А знаешь, как он умер?
– Нет.
– Академик Павлов прожил восемьдесят пять лет, –
сказал я мирно. – Работал в полную силу до последнего дня. Когда умирал,
позвал студентов на последнюю лекцию. Они сели вокруг его постели, а он
диктовал им симптомы смерти: «Вот начинают холодеть пальцы ног… это кровь
перестала туда поступать… пощупайте, проверьте… Та-ак, вот сейчас онемели
лодыжки… записывайте, записывайте!.. Холодеют голени, а сейчас вот перестаю
ощущать коленные суставы… Пишите, ничего не пропускайте!.. Холод с легким
покалыванием поднимается выше, а там, где прошел, уже не чувствую тела… Когда
доберется то груди, я перестану существовать…»
Барабин охнул.
– Да что же он за такой человек?
– Такой, – подтвердил я угрюмо. – У студентов
дрожали руки, от слез ничего не видят, а любимый профессор диктует очень
спокойно, давая им последний урок, как должен вести себя настоящий ученый. Не
знаю, почему Люша уверен, что Павлов должен был обязательно умереть! Я уверен,
что проживи Павлов и другие, ему подобные, хотя бы еще по сто лет, то Люша
сидел бы перед экраном не в сорок два дюйма, а во всю стену! И смотрел бы
трансляцию футбола со встречи сборной Земли и Марса. А Василиса набирала и
сбрасывала бы вес просто по своему желанию, без всяких диет.
Люша буркнул:
– Павлова жаль, кто спорит? Но нельзя отменять законы
природы.
– Почему? Мы их все время отменяем.
– А она за каждую победу мстит!
Понимаю же, дурак, спорить бесполезно, но по инерции я
сделал последнюю попытку:
– И что, ты готов отказаться от бессмертия?
Он сказал гордо:
– Смотря какого!
– Это как? Бессмертие либо есть, либо…
– Я имею в виду, что если ученые придумают такую
таблетку, чтобы проглотил – и все, или пусть даже сходить на укол, – это
одно, это нормально, а вот если мне хотят всобачить в тело какую-то железяку –
нет, ни за что!
Глава 8
Он подбоченился, смотрит таким гоголем, что я ощутил
подступающую тошноту. Как будто его будут в самом деле уговаривать стать
бессмертным, а он станет диктовать условия, на которых изволит великодушно
принять! Совсем одурели эти демократы со своим вниманием к «простому человеку».
Барабин и Константин тоже смотрели на меня осуждающе, а на
Люшу с явной поддержкой. Демьян и Лариска тихонько шептались, женщины держат
настороженный нейтралитет, а грамотный Константин заверил Люшу:
– Будет простая операция на генах. Подправят пару генов
– и мы никогда не будем стареть. И вечная жизнь будет обеспечена. Думаю, цивилизация
пойдет таким путем.
Люша кивнул, хоть и с неохотой, но все же соглашаясь.
Барабин и Василиса тоже заговорили, что это правильно, это верно, это
нормально, это совсем не то, что бездушные железяки в благородное человеческое
тело пихать, это ж так и сам человек станет бездушным. Я молчал, потому что
если у Люши или Василисы тела – благородные, то я лучше весь стану железячным,
упаси меня от такого благородства. На биологическую трансформацию они согласны,
видите ли, потому, что это замораживает мгновение: можно остановить прогресс и
жрать, жрать, жрать, а также совокупляться в промежутках между жратьем, и так
до скончания века. Который наступит, когда какой-нибудь крупный астероид
врежется в Землю.
Я слегка отодвинулся вместе со стулом, бокал красного вина в
руке, рассеянно-благожелательная улыбка на морде лица, взгляд переползает с
Люши на Барабина, на женщин, на всех-всех, а под спудом ворочается, просясь на
поверхность, злая мысль: и что же, все это жруще-срущее большинство тащить в
бессмертие? Да вы что, охренели?.. Только самое тупое животное, у которого даже
спинной мозг на всякий случай изъяли, может предположить, что бессмертие будет
доступно в с е м!
Зачем питекантропы в нынешнем обществе? Их даже асфальт не
научишь укладывать. Вот так же в мире бессмертия абсолютно не найдется места
всяким любителям смотреть по телевизору футбол, поставив перед собой ящик пива.
Внезапный холод прокатился по всему телу. Собственно, чем я
лучше? Только тем, что не состоял, не был, не привлекался, не участвовал? Но
отсутствие заметных недостатков – еще не достоинство.
Люша, чувствуя, что сказал меньше, чем мог бы, у него тоже
сильно развито остроумие на лестнице, снова заговорил о проклятой науке и
технике, что гробят духовную жизнь человека, но я наступил обеими ногами себе
на горло. Смолчу, пусть говорит.
Он вещает с таким напором и пафосом, что любой довод против
будет выглядеть жалким. Уже потому, что начну изобретать доводы вот сейчас, а
за спиной Люши стена до небес из многовековой традиции, именуемой культурой,
что, дескать, смерть – естественный и необходимый процесс, и его отменять ну
никак низзя. Там доводов миллион, все отшлифованы за века до блеска и
выгранены, сверкают остроумием, кажущейся глубиной и вообще выглядят
сокрушающими.
А что вякаю я? Что автомобиль перспективнее телеги с
лошадью? Так это стало понятно люшам лет через сто со дня, как первый
автомобиль прокатился по дорожке. А я сейчас в такой ситуации, когда автомобиля
еще нет вообще, а только изобретен двигатель внутреннего сгорания, начинаются
первые робкие разговоры о возможности его применения в быту, на транспорте…
В этом случае, понятно, у сторонников тягловой силы все
доводы и все козыри на руках, ибо преимущества коней отчетливо видны еще с
Древнего Египта, а о какой такой замене этой единственной и прекрасной силы
вонючими керосинками разговор? Да не смешите народ!
Вот и не хочу смешить… Правда, то и дело забываю о
бесперспективности таких разговоров, только помоями обольют под видом моего
просвещения, дурака такого, что не понимает простых вещей, понятных каждому
ребенку…
Поглядывая с нетерпением на Лариску, я вышел на балкон.
Свежий ночной воздух охладил распаренное жратвой и пьянкой лицо.
