Гаркуша победно заржал, звучно хлопнул ладонью по столу.
Испуганная мышка соскользнула с коврика и попыталась спрятаться за монитор.
– А я о чем всегда твердю? – спросил он с
азартом. – В театр же не пускаем в тужурках и в кирзовых сапогах с
налипшим на подошвы дерьмом? В хорошие рестораны – без галстука? И вообще
сейчас все больше закрытых клубов, заметили? Потому что демократия демократией,
но я не хочу, чтобы к нам вот сейчас ввалилось пьяное мурло с побитой мордой и
недопитой бутылкой водки, мол, у нас же теперь простому человеку везде дорога!
Он горячился, размахивал руками, раскраснелся. Мы слушали
сочувствующе, отводили глаза. Я поймал себя на том, что иронизирую, но сам-то
вообще-то такой же. Раздираюсь между своим прошлым псевдоинтеллигента – а у нас
в стране практически все интели как раз псевды – и своим новым бытием, в
котором наконец-то начал смутно улавливать предначертание.
– Когда-то мы отказались от практики людоедства, –
сказал Гаркуша с нажимом. – Потом отказались от владения рабами и
публичных казней. Совсем недавно отказались от устаревших правил, что курица не
птица, а женщина не человек, теперь уже и женщина… того, почти человек. Даже за
пирожками отказывается! Но разве мир стал хуже?
– Стал, – заявил Знак. – Пусть и она за
пирожками бегает! Что за привилегии среди сингуляров?
– Я вообще про мир, – сказал Гаркуша сердито, не
давая себя сбить с твердой дороги. – Мир стал лучше!
Чернов заметил с покровительственной усмешкой:
– Длинное предисловие. Это к чему?
Знак буркнул:
– Это он отрабатывает выступление перед неофитами. А
мы, значит, должны вылавливать баги. Так, Гаркуша?
– Не так, – ответил Гаркуша почти зло. –
Просто мы сами все еще не уяснили, что мир изменился. Вернее, уяснили, но,
стыдясь и приспосабливаясь, живем по старым меркам.
– Живем ли? – спросил Чернов мирно.
– Не отрицаем нормы старого мира, – уточнил
Гаркуша сердито. – Мы не хотим спорить, мы же вежливые, мать нас о
стенку!.. А спорить надо не только для просвещения быдла, в том числе
интеллигентного, у которого только и интеллигентности, что диплом универа, но и
для нас самих. Чтобы крепче стоять на позициях… наших позициях, что единственно
верные, мы должны… да, должны!
Я помалкивал, я же не старожил, но всей душой на стороне
Гаркуши, а доводы его принимаю, как будто сам это все сказал. Но и Знака
понимаю, и Чернова, который со всеми уживается и всем поддакивает. Он уяснил
горькую истину, что переспорить никого и никогда не удается, потому лишь кивает
и соглашается и с тем, что пить вредно и что коньяк в малых дозах полезен в
любом количестве. Но сам не пьет и дружит только с теми, кто не пьет тоже.
В самом деле, попробуй скажи правду, что в мире есть люди
умные и есть глупые, есть работящие и есть ленивые, есть честные и есть воры…
Даже в последнем случае, с чем вроде бы нельзя спорить, все равно начнут
доказывать, что все от воспитания и что рецидивиста можно сделать
интеллигентным математиком, а если никто еще этого не сделал, так просто плохо
старались…
Но это попугаи заученно повторяют то, что им вдолбили в
головы с птичьими мозгами. А чтоб закрепилось в их тупых котелках, дали
установку, что это – высшая истина, которая отличает их от остального тупого
быдла. Вот и прет эта тупая серая масса псевдоинтеллигенции, никого не слышат,
кроме себя, никого не видят, кроме своего отражения.
С ними разговаривать труднее всего. Грузчик, из-за того, что
он – грузчик и в кирзовых сапогах, понимает, что ты умнее и говоришь правильные
вещи… Конечно, он не принимает их, но хоть отдает тебе должное, а эта серая
толпа с дипломами о высшем уверена, что именно она знает истину, и когда слышит
хоть что-то непохожее на программу в ее ограниченном мозговом харде, сразу же
автоматически выдает по рэндому возмущенные реплики: «Фашист!», «Патриот!»,
«Шовинист!», «Расист!», «Антисемит!», и неважно, что речь не затрагивает ни
расы, ни семитов, ни вообще народы, однако эти реплики как бы автоматически
зачисляют произносящего их в строй интеллигенции. Неважно, к месту или не к
месту, они и сами не понимают смысла, против чего спорят, – важнее как
можно чаще и погромче выкрикивать эти малопонятные им самим термины.
Знак извинился и, горбясь, как черепашка-ниндзя, выбежал
покурить, на ходу торопливо бормотал, что это последняя, что вот-вот бросит.
Гаркуша в ожидании возвращения опирожковленной Милы пошел готовить кофе, а
Чернов с чувством полнейшего превосходства достал из холодильника бутыль с
дистиллированной водой.
Я заметил, что он все поглядывает на меня то украдкой, то
прямо.
– Слава, – сказал он, – а ты что все молчишь?
– Да я слушаю, – пробормотал я.
– И как тебе?
– Согласен с Гаркушей, – ответил я. –
Политкорректность уже всех достала. И тех, кто с нею мирится. Но одни будут
мириться и дальше… потому что не понимают, какое будущее впереди, а другие…
Я умолк, тоже устрашившись жестоких слов, но Чернов смотрел
требовательно.
– Другие, – спросил он в упор, – это мы?
– Да, – ответил я вынужденно. – Мы понимаем,
что одно дело увеличивать размер пособия для безработных, чтобы и дальше не
искали работу, а тупо жирели перед жвачниками, другое – взять их с собой в
сингулярность.
Он кивнул:
– Значит, лично вы против них в сингулярности?
– Считайте меня экстремистом, – ответил я
хмуро, – но и политкорректности должен быть предел. Мы все понимаем, что
это дурость, когда алкоголичку-наркоманку запихиваем в универ, отнимая место у
действительно талантливых, кто хотел бы учиться и стал бы ученым, но все еще
делаем это… даже не знаю почему, но перед порталом в сингулярность должен
стоять очень строгий дядя с большой палкой и отгонять любителей халявы. Ну, как
муравей стрекозе дал поворот!
Я видел, что моя жесткая позиция отклик нашла, но все же
интеллигенты, отводят глазки, опускают стыдливо, им проще, когда это говорит
кто-то, а они только поддержат, добавив, что вообще-то они белые и пушистые,
они бы это смягчили, они бы несколько гуманнее…
Чернов тоже все понял, я говорю и внутренне ужасаюсь своим
словам, сказал бодро:
– Тем более что те, кого не возьмем в сингулярность, не
замерзнут, как бедная стрекоза! Будут жить в счастье и довольствии, как жили.
– Намного лучше, – бросил от своего стола
Гаркуша. – Намного лучше!
– Да-да, – сказал Чернов с облегчением. –
Намного лучше.
Мила вернулась из магазина со свертками. Молодец, выбирает
всегда самые сдобные булочки и самый пахучий, хоть и не самый крепкий кофе, и,
выкладывая покупки на стол, сказала с горечью:
– Наслушалась я в кафе и на улице приколов… И подумала,
а вот мы скучны для обывателей. Даже друг для друга скучны! Да-да. Давайте
признаемся, нам недостает даже шуточек и приколов, что постоянно сопровождают
жизнь полуобезьян. Мы всегда серьезны, а это бывает противно даже самим себе. Все-таки
мы тоже полуобезьяны, что стремятся выйти из обезьянности.
