– Алло, – осторожно сказал я. – Прием!
Он вздрогнул, слабо улыбнулся.
– Знаете, – проговорил он с мертвенной
улыбкой, – что самое страшное?
– Что?
– Все произойдет с нами. Не с человечеством, хотя и с
ним тоже, а именно с вами и мной. Одно дело рассуждать, как изменится жизнь
через триста лет, какие машины будут, какие звездолеты и какой мощности
компьютеры, другое – знать… нет, знать – не то слово! Чувствовать – вот
страшно. Мы все ощутим Переход на своих шкурах. Мы сами изменимся. Мы перестанем
быть людьми.
Мне почудилась, помимо страха, и тоска по тому миру,
который, покидая, разрушим, я сказал с надеждой:
– Но ведь получим… больше? Нельзя же быть и человеком и
сверхчеловеком?
Он с видимым трудом растянул губы в улыбку.
– Нельзя… Хотя не раз читал, да и в кино попадалось,
как перед героем… нет, перед героем и героиней, так чаще, появляется некий
сверкающий сгусток силового поля, превращается в человека и говорит
торжественно: «Я из сто сорокового века, мы вот такие, но я прибыл к вам, чтобы
вы помогли найти, остановить…», ну и прочий льстящий нам бред, что в будущем
все будет такое же, только компьютеры мощнее, а морды ширше, и что даже мы им
сможем помочь… ну, представьте, как нам могла бы помочь вон та гусеница с той
стороны окна! Конечно, такие шедевры создают полные идиоты, мы это понимаем, но
такое понимаем только мы. Люди другого стаза! И все-таки даже нам, поумневшим,
страшно покинуть этот теплый уютный мир безобидных идиотов, страшно шагнуть за
Стену, из-за которой возврата уже не будет.
– Возврата не будет, – повторил я, и чувство
безнадежности охватило с такой силой, что в глазах защипало, я ощутил
подступающие слезы.
– Не будет, – донесся его слабый голос.
Возврата не будет, подобно погребальному колоколу звучало в
черепе. Самое ужасное, никто не принуждает идти ни в сингулярность, ни даже в
трансчеловечность. Никто не заставлял, к примеру, покупать мобильник, но теперь
от него не откажусь, никто не заставлял ставить комп помощнее, тянуть к нему
выделенку, но никто не заставит меня возвратиться к диалапу, тем более –
отказаться от компа, Инета, эсэмэсок, аськи…
Меня как будто ведет всеобщее вселенское поле, заставляющее
делать все по своей воле. Так же по своей воле вставлю в мозг чип из первой же
партии, который подключит к Инету напрямую, по своей воле заменю внутренности
на что угодно, только бы по утрам не болел желудок, не кололо в боку, а о
сердце чтоб вообще не вспоминал.
И так же по своей воле войду в ужасающую Стену, которая
уничтожит во мне человека, превратив в нечто новое, которое нельзя будет
назвать даже зачеловеком, потому что в этом термине все же звучит «человек»,
разве что с множеством полюсов, но на самом деле от человека ничего не
останется. Даже от мира органики, от биологического мира ничего, ничего,
ничего…
Я не сразу ощутил, что зубы начинают выбивать дробь.
Пробежавший по спине холодок только усиливается, гуляет волнами, наконец проник
во внутренности. А в мозгу вспыхнуло обреченно: вот оно… Вот то самое страшное,
что обрушится на человечество…
Да, это не огненный дождь и не новая беспощадная религия.
Это предельное очищение, это сверхпуританство, это одновременно и молчаливый
ответ ученых на все унижения со стороны общества, которое они, ученые, создали.
Но на этот раз в соответствии с духом гуманности и политкорректности не будет
ни костров с ведьмами, ни религиозных войн. Ничего не будет!
Будет то, что должно произойти: пуритане на этот раз не
станут перестраивать мир и переубеждать человечество жить по-новому. Хватит,
убеждали, а воз и ныне там. С той лишь разницей, что теперь Содом и Гоморра
расползлись по всей планете. Так что пусть эти человечики живут там, в своих
простеньких утехах содомогоморья.
И они, пуритане, уйдут в другой мир. Только они.
Мила, двигаясь тихо, уносила чашки на кухню. То ли не
слушала нас, то ли женский инстинкт уборки посуды переборол жуткое ощущение
Невозврата, а мы, глядя на нее, зашевелились, стряхивая сковавший нас лед.
Я заставил губы шевельнуться, чтобы услышать собственный
голос:
– Все верно… Не они… Мы.
Знак бросил на меня хмурый взгляд:
– Слава!
– Да?
– С тобой все в порядке?
– Да-да, – ответил я торопливо, – все
нормально.
– Смотри, а то весь побелел…
– Сосуд на жопе пережал, – отшутился я. – Ты,
кстати, тоже взбледнул.
– Встань, походи по комнате.
Чернов с силой потер ладонями лицо и уши, потряс головой,
словно пес, выбравшийся из реки.
– Тренажер бы какой купить, – сказал он
раздраженно. – Хотя бы самую дешевую беговую дорожку!
Гаркуша хмыкнул:
– Зачем она сингуляру?
– Ну, нам пока до сингуляров как до Владика на
четвереньках…
Я слушал их краем уха, а мысль продолжала тащить идею, от
которой мороз по коже. Да, с приближением Времени Новых Пуритан грядет и
жестокий реванш. Наконец-то люди, что создали цивилизацию и которые все равно
чуть ли не на дне общества, поднимаются и берут власть в свои руки. И тут-то и
придет Великое Очищение, потому что ученые как класс, как порода, как стаз –
сами по себе предельные пуритане. Неважно, как и что они едят, как и с кем
трахаются, но у них плоть в подчинении, только у них, единственных на планете!
На этот раз будет не просто временная победа духа над
плотью, как случалось раньше.
На этот раз…
На этот раз плоть будет упразднена вовсе.
За ненадобностью.
А кому ну никак не жить без нее, что ж, вот вам уютная и
защищенная резервация. Здесь можете бесконечно бродить по порносайтам. Конечно,
никто из сингуляров не будет ни мешать «простым» людям жить, как хотят, ни
уничтожать их. Как не уничтожаем бегающих по асфальту жужелиц.
Чернов воскликнул с энтузиазмом:
– Кстати, я договорился с одним товариществом жильцов,
что у них можно выступить с лекцией о трансгуманизме! Это я к тому, что надо
наши идеи продвигать в массы.
Я напомнил:
– А кто говорил, что мы не собираемся выступать с
проповедями?
Чернов сказал примирительно:
– В любом обществе есть свои экстремисты и свои
соглашатели. Гаркуша у нас экстремал…
– Это что за слово? – спросил Гаркуша, он
обернулся от своего стола, глаза поблескивают, как у рассерженного зверька в
норке.
– Экстремист, – поправил себя Чернов.
– То-то, – сказал Гаркуша с удовлетворением и
снова повернулся к экрану. Видимо, против экстремиста не возражает. Возможно,
стерпит, если назовут даже патриотом. – А то брякают всякое…
