«Господи, помилуй… – продолжал размышлять Евсевий. – А не слишком ли жестконько я тут действую?.. Ведь и вправду, надо же снисходить, прощать… Ну, не Джамшадова, конечно! Этот против Святой Церкви пошел, недаром его Господь так окоротил! Но кого тогда? Ведь всегда как будто за дело, а уж по канонам… По канонам так и вовсе их всех гнать надо! А если все-таки прощать, то кого? Дело Джамшадова закрыли? Ну так и что с того… Мало ли таких дел закрывают…»
Евсевий перебирал имена и понимал: если кого из попавших под каток его архиерейских прещений и следовало простить, то в первую очередь, конечно, отца Виктора Джамшадова. Просто потому, что никаких оснований – по крайней мере веских, доказанных оснований – для наказания не было. Но именно его миловать было нельзя. Ибо Джамшадов, вновь вернувшись к служению, неизбежно создаст смуту, которая похоронит новый собор…
«Нет! Невозможно!» – твердо решил Евсевий.
Зная от матери Варвары о том, что запрещенный отец Ярослав «повадился» ходить в Свято-Воскресенский храм, он вечером специально зашел туда, рассчитывая его застать. Что и произошло. «Вот, тебя-то я и помилую!» – пронеслось в сознании Евсевия, после чего он и велел отцу Ярославу прийти на службу в воскресенье.
Жертва милосердия и смирения во имя идущей стройки была принесена. И более в тот вечер Евсевий о Джамшадове не думал.
Глава 11
Молодежь
Снег, тонким слоем покрывавший мартовские мангазейские улицы, проносился перед глазами отца Игнатия, который по обыкновению быстрым шагом, летящей своей походкой, двигался от Епархиального управления к дому. При таком темпе поднять взгляд он мог, только остановившись. Зимы в Мангазейске были почти безснежные, что давало коммунальным службам моральную санкцию не убирать снег вовсе. И потому тоненькое снежное покрытие, обыкновенно появлявшееся еще в октябре месяце, скоро превращалось в идеально отполированный подошвами и шинами гололед, с которым приходилось считаться до самого начала мая. А отец Игнатий был довольно грузен, и потому малейшее его невнимание было чревато падением – причем весьма болезненным. Соответствующий богатый опыт у него уже был, и расширять его он не хотел. Да и, по правде сказать, окружавшие его виды не были столь уж живописны, чтобы любоваться ими много лет подряд. Что же до снега и песка, которые вынужденно созерцал отец игумен, то от мыслей они его не отвлекали – а подумать было о чем!
За последнюю пару месяцев произошло несколько примечательных событий.
В начале февраля архиерей провел епархиальное собрание духовенства – что уже насторожило, так как собрание это было внеплановым. Как оказалось, насторожило не напрасно. В отличие от ранее случавшихся собраний, когда съехавшимся священнослужителям отец Василий (ныне Кассиан) в армейско-бюрократических терминах объяснял всю глубину их духовно-нравственной деградации, после чего Преосвященный произносил что-то наподобие проповеди и на этом действо завершалось, в этот раз случилось натуральное оглашение новой программы. Программа же получалась такой:
– Вы все, конечно, знаете, что мы сейчас строим новый кафедральный собор, – начал Евсевий.
«Попробуй забудь!.. – подумал тогда отец Игнатий. – Захочешь – не забудешь! Новый собор… Второй после храма Христа Спасителя… Лечебница для искалеченной души… Маяк чего-то там…»
– Вот, отец Кассиан уже говорил о том, что с финансовой стороной у нас дела идут неважно. Мы сейчас и собор новый строим, храмы новые закладываем, и перед Патриархией задолжали, – продолжал Евсевий. – Конечно, с Божией помощью, мы стараемся изыскивать средства. Но момент очень тяжелый. Прямо скажу, отцы, нам всем надо поднапрячься…
И вот тут и был выложен полный пакет нововведений: оклады духовенству сокращаются на 25 %. Все пожертвования с треб, тарелочный сбор и спонсорская помощь подлежат строгому учету. Кроме того, в епархию велено сдавать полную отчетность по «черным» кассам. Ибо в Мангазейской епархии, как и во многих других, были приходы, которые вели двойную бухгалтерию: одна официальная, «белая», которая подавалась госорганам, а вторая неофициальная, «черная», которая никакими документами не фиксировалась (хотя о ее существовании все знали, в том числе и власти). Была такая «черная» касса и в самом Епархиальном управлении. В мангазейских реалиях подобная система была нужна не столько для того, чтобы снижать налоговую нагрузку (ибо сколько-нибудь значительных коммерческих предприятий епархия не осуществляла), сколько для упрощения работы – дабы можно было распоряжаться деньгами, не прогоняя их через бухгалтерскую «машинерию», а просто перекладывая из конверта в конверт. Что же касается более-менее зажиточных приходов, то им, в свою очередь, это давало возможность относительно произвольно устанавливать размер отчислений в епархию. По сложившейся практике, настоятель засылал определенную сумму, и, если она считалась «приличной», на этом вопрос закрывался и никто не выяснял, сколько конкретно денег попало в приходскую кружку. Естественно, там, где хоть какие-то деньги водились, настоятели были склонны несколько приуменьшать свои доходы. И далеко не всегда это делалось в корыстных целях. Ибо в каждой общине, даже и состоятельной, были какие-то свои неотложные нужды: кто-то делал ремонт, кто-то строил воскресную школу, а кто-то пытался развивать трезвеннические братства – и все это требовало средств.
Но теперь свобода маневра исчезала. Архиерей не только объявил о том, что в епархии устанавливается тотальный контроль над всяким финансовым ручейком, но и дал понять, что с нарушителями нового порядка церемониться не будут.
– И по канонам спросим. А скажу, что если до того дойдет – то не только по канонам, но и по закону.
Впрочем, большинство приходов Мангазейской епархии открылось совсем недавно и никакими «черными» кассами похвастаться не могло – там и в «белых» была зияющая пустота. Но окормлявшим их священникам приходилось, пожалуй, еще хуже: для них официальная зарплата, устанавливаемая Епархиальным управлением, являлась основным источником средств к существованию. Теперь же ее урезали на четверть. А каждую десятку или максимум сторублевку, которую сунут после молебна или панихиды, отныне необходимо было «учитывать»…
Сверх этого Евсевий предложил:
– Тем приходам, которые уже более-менее встали на ноги, надо что-то жертвовать и сверх обязательных отчислений на строительство кафедрального собора. Скажем, взять на себя такое обязательство, чтобы каждый месяц определенную сумму жертвовать. Ну, это, конечно, уже по силам… Но, повторюсь, такое время сейчас, что надо поднапрячься.
Попы, глядя на своего архипастыря, молчали, чуть приоткрыв рты и стараясь не вздыхать. Мысль о том, что настало время поднапрячься, дошла уже до самых тугих умов. И даже беглого взгляда на хищно заострившуюся физиономию отца Кассиана было достаточно, чтобы понять: поднапрягать будут сильно.
Заканчивая финансово-экономическую часть, Евсевий сказал:
– Я знаю, что все это вам особой радости не доставляет. Но нужно понимать: я не для своего удовольствия всего этого требую. Сами можете вспомнить, я никогда, когда на приход приезжал, никаких «конвертов» не собирал, никаких там себе подарков не заказывал. Ничего такого. Сейчас мы строим кафедральный собор, это наше общее дело. Стыдно, прямо сказать, что наша епархия – последняя в России, у которой своего кафедрального собора нет. И это – не моя какая-то стройка, и не только мангазейская. Это всей нашей епархии нужно, а потому мы все должны потрудиться. С Божией помощью, с молитвой все удастся. Кстати, замечу, что надо активнее привлекать жертвователей, благотворителей. Сейчас это нужно. Ну, а насчет сокращения окладов скажу, что мне полагается зарплата в сто тысяч рублей. Я получаю десять! Так что если кто думает, что я тут это самое, вам одно, себе другое, так это не так!
