Надо сказать, что Шаблыков с первых же дней своего водворения в Епархиальном управлении успел обзавестись многочисленным знакомствами, в основном – среди приходских обитательниц женского полу в диапазоне сорок пять – пятьдесят лет, которым импонировал его армейский стиль. А поскольку именно эта категория прихожанок и приходских работниц лучше всех знает все сплетни и слухи, то они превратились в нечто вроде агентурной сети, с которой комендант регулярно снимал информацию.
– Говоришь, в сейфе… – задумчиво произнес Евсевий. Что ж, выходило вполне логично. Если бы черная касса находилась в помещении кассы приходской или где бы то ни было еще, то она могла случайно обнаружиться, причем весьма быстро. А келья – это частное пространство, куда никому, кроме отца Кассиана, хода нет. Разумнее всего держать там.
Архиерей сам не заметил, как его накрыла волна возмущения. «Зарвался отец Кассиан! Совсем зарвался! – проносилось у него в мозгу. – Значит, с остального духовенства последнюю копейку выжимает, священники у нас, чего доброго, скоро голодать начнут, перед Патриархией мы в долгах – все ради собора! А для себя заначку решил сделать! Ну, если это так, я ему не спущу!..»
Этим утром у Преосвященного был отец Николай, немолодой уже, седоватый священник. Рукоположили его еще в самом начале архиерейства Владыки Евграфа. Служил он исправно, но карьера его как-то не складывалась: все время он служил на отдаленных, бедных приходах. Но тем не менее продолжал тянуть священническую лямку, не просясь за штат и тем более самовольно не оставляя своего служения (а такое, увы, бывало не так уж редко). Вместе с ним эту лямку тянула и его жена – матушка Вера, мать его троих детей. Двое старших ходили в школу, а младший появился на свет менее года назад. По натуре своей отец Николай был очень тихим, скромным человеком, он не имел привычки жаловаться или тем паче чего-то требовать. И, видимо, очень серьезные причины были у него для того, чтобы, придя к архиерею, начать выпрашивать прибавку к жалованью.
– Владыка святый, добавьте хоть немножко! Чуть-чуть! – своим тихим, высоким голосом, оттого слегка походившим на какой-то мышиный писк, канючил он.
– Отец Николай! – постарался урезонить его архиерей. – Все понимаю. Всем сейчас тяжело. Такое время! Мы, сам знаешь, сейчас кафедральный собор строим. Не то что каждую копеечку – каждый рубль туда идет! Ты не думай, я тут не для себя какие хоромы или еще там… мерседесы покупаю.
– Ваше Преосвященство! – продолжал отец Николай. – Совсем тяжело! Раньше хоть с треб немного кормились, а теперь ведь, после отчислений в епархию, почти ничего не остается. Только за свет в храме заплатить! Владыка святый, прибавьте окладу ну хоть чуточку!..
– Отец Николай! – пытался по-прежнему, добром, образумить его Евсевий. – Ты же взрослый человек. Не могу я только тебе прибавить! Если поднимать оклады – то всем священникам. Думаешь, ты один, что ли, такой? У нас знаешь, сколько попов еле концы с концами сводит? Полно! Ты потерпи! Господь – Он все видит, все считает. Там – там все воздастся! А как собор построим – там, конечно, всем прибавка будет, это ты не сумлевайся!
Евсевий любил иногда употребить некоторые простонародные, нарочито безграмотные словечки, вроде «откель» или «сумлевайся». И, признаться, они и вправду добавляли в беседу некой теплоты и ироничной непринужденности.
Но на отца Николая теплота с непринужденностью не подействовали.
– Владыка! – продолжал он. – Ну не могу я с тремя детьми на три тысячи рублей в месяц жить! Не могу!
– Вот что! – наконец рассердившись, сказал архиерей. – Не можешь – не надо было столько детей рожать!
Отец Николай замолчал, опустив глаза и сжавшись так, будто бы ему влепили затрещину. Несколько секунд в кабинете стояла звенящая тишина.
– Что-то еще? – строгим тоном спросил Евсевий.
– Нет, Владыка, – почти прошептал отец Николай и как-то спиной, все так же сжавшись, отошел к двери и выскользнул в приемную.
На душе у архиерея стало паскудно. «Будто ребенка ударил или котенка прибил, – мысленно отметил он. Но, вздохнув, подумал: – А по-другому нельзя!.. Может, жестконько я с ним… Да, пожалуй, что жестконько… Да только как иначе? Прибавку я ему дать не могу, а по-хорошему он не понимает…» Но, хотя все выходило вроде и логично, и справедливо, ощущения все равно были мерзкие.
Потом заходил благочинный, сообщил, что с утра у него был отец Святослав Лагутин. Что спрашивал его отец Кассиан, мол, как обстоят дела со спонсором. А обстоят они без изменений – благотворитель прямо не отказывается помогать, но и ничего определенного не говорит. В общем, дело дрянь! А долги набегают каждый день…
И вот теперь выясняется, что отец Кассиан, пока из других приходских попов выжимают последнюю копейку, начал за епархиальный счет сколачивать себе капиталец! Выходит, что архиерей вынужден последний кусок у того же отца Николая вырывать, а в это время у него под боком ближайший помощник церковную денежку прикарманивает!
Тут Евсевий уже не мог не вскипеть. Но внешне это почти не проявлялось.
– Что-то еще? – спросил он коменданта.
– Нет, Владыка… Я вот, собственно, зашел… Довести, так сказать, до вашего сведения…
– Спаси Господь! Это хорошо, что довел. Ну, если все – то ступай с Богом.
Шаблыков так же бочком, как и проник в кабинет, выскользнул из него. Евсевий взял со стола трубку мобильного и набрал номер своего келейника:
– Георгий? Бог благословит. Заводи машину, поедем в Свято-Иннокентьевский храм. Да, прямо сейчас.
* * *
Благочинный сидел у себя в келье, на кровати, в обычном своем домашнем наряде: в синих трико с вытянутыми коленками и в майке, раскрашенной под тельняшку. В том случае, если ему требовалось выйти в коридор, поверх этого он обычно надевал еще и подрясник. Однако сейчас он никуда выходить не планировал. Рядом с ним, на той же кровати, Наталья Юрьевна сосредоточенно возвращала на подобающие места различные предметы своего туалета. Чулки, лифчик и все прочее в этом роде уже заняли свои места, и теперь предстояло разобраться в комке, образованном старой застиранной маечкой и свитером.
Их отношения с отцом Кассианом, как и предполагала Наталья Юрьевна, возобновились вскоре после его монашеского пострига. Менее трех месяцев воздержания вынес благочинный, а потом, как и в первый раз, все как-то случилось само собой. И, как и в первый раз, поначалу отец Кассиан (разумеется, не до, а после) был этим несколько смущен. Но потом все стало повторяться регулярно, и смущение исчезло. Вот и сегодня, когда Наталья Юрьевна завезла очередную партию бумаг к нему в храм, все повторилось.
– Ты не спеши, – почти нежно сказал благочинный. – Еще чай попьем в трапезной.
– Не хочу в трапезной! – с прямо-таки девичьей капризностью ответила Наталья Юрьевна.
– А что? Там все равно сейчас никого нет.
Как всегда во время их встреч, не только келья, но и все подходы к ней (трапезная и коридор) были очищены от возможных свидетелей и заперты на ключ.
