Но и не только веру. Несмотря на ежедневный и тяжелый труд, несмотря на жесткий режим, политзеки прилагали все силы для того, чтобы обезпечить себе и культурную, и интеллектуальную жизнь. Тайком от «начальства» проводились собрания – по сути, лекции и семинары, на которых обсуждались исторические, политические, философские и религиозные вопросы. Существовало правило: учиться друг у друга. Тот, кто был специалистом по истории, делал доклады по истории. Кто знал философию или богословие, просвещал соузников по этим дисциплинам. Кто-то, наконец, учил иностранные языки. Впоследствии, вспоминая годы заключения, Тарутин поражался: откуда только находились силы на то, чтобы после изматывающей и тупой работы, несмотря на вечную нехватку нормальной еды, читать доклады, устраивать дискуссии, обсуждать те или иные новинки в искусстве – и, конечно же, регулярно молиться.
Но силы находились. В итоге лагерь заменил Юре университет, а в действительности дал даже гораздо больше: он стал для него путешествием в иной, несоветский мир. Нигде в СССР, кроме как в политзонах, где были собраны вместе все антагонисты советской реальности, такое путешествие совершить было невозможно. И пребывание там стало для Юрия временем колоссального личностного роста. В лагерь он попал советским ксенофобом, почти гопником, разве что прочитавшим несколько книжек «сверх нормы». А покинул его православным христианином и патриотом старой, дореволюционной и несоветской, России.
Через два месяца после прибытия Юры на зону им наконец заинтересовались местные оперативники. То ли из Кыгыл-Мэхэ поступили какие-то новые данные о нем как о перспективном объекте вербовки, то ли они просто раскачивались – но, однако, его вызвали и сделали то самое предложение:
– Вы у нас человек новый, – начал местный опер. – Личное дело я ваше посмотрел… Впечатления очень хорошие: раскаиваетесь, готовы сотрудничать… Так?
– Так, – ответил Юра.
– Ну, тогда подпишите вот это… – тут опер положил перед ним стандартный бланк подписки с обязательством «сотрудничества».
– Нет, – сказал Юра.
– Что «нет»?
– Я не буду.
– Вот как! То готовы, то не буду! Вы уж определитесь как-нибудь!
– Я определился. Не буду.
– Уверены?
– Уверен.
– Ну, смотрите, не пожалейте!
После этой беседы Юра сразу же отправился к Евгению Леопольдовичу и рассказал ему все: и о том, как он еще в Кыгыл-Мэхэ был уже почти согласен на вербовку, и о том, как все это сорвалось, и о том, что произошло сейчас.
– Я как посмотрел, что здесь за люди, с вами вот пообщался – понял, что не смогу… Что врали мне все, – закончил свое повествование Юра.
Евгений Леопольдович ничего не ответил. Посмотрел в глаза, кивнул и пошел дальше, по каким-то очередным делам. Но Юра понял: он все сделал как надо.
Отказ от сотрудничества даром не прошел: свои четыре года лагеря и два года ссылки Юрий Денисович Тарутин отсидел от звонка до звонка. Освободившись, он не захотел возвращаться в Кыгыл-Мэхэ, где слишком много людей помнило историю с его арестом, а поселился в Мангазейске. Там он сначала работал грузчиком, потом рабочим на машиностроительном заводе и, наконец, устроился водителем троллейбуса. В начале 90-х успел поучаствовать в работе разных патриотических организаций, которые в Мангазейске представлял Шинкаренко, а потом стал алтарником при Свято-Воскресенском храме и вскоре был рукоположен Пахомием во священника. А уже при Евсевии отец Георгий Тарутин был назначен настоятелем прихода в городе Торей.
* * *
Появление Виктора Иосифовича Раскина в торейской исправительной колонии, да еще и в качестве заключенного, предсказуемо стало сенсацией и событием года. Еще бы! Вся страна тогда с ленивым удовлетворением наблюдала за тем, как олигархов стали оттирать от власти. А некоторых не просто оттирали, а скидывали с самых высот – и финансовых, и государственных. Зрелище грело душу и было эпичным – и этого было более чем достаточно.
И вот теперь живой участник этого эпического шоу этаким метеоритом свалился в мангазейскую глушь. И даже не в сам Мангазейск, а в Торей, в тамошнюю ИК-11! Само по себе это уже стало сенсацией, сопоставимой с высадкой инопланетян. Но мало того. Раскин был человек весьма богатый – не топовые места в российском Форбсе, но несколько сотен миллионов долларов у него по-прежнему имелось. Люди с такими деньгами в Торее никогда не жили, а тем более не сидели на зоне. И о Раскине тут же стали ходить легенды: рассказывали, какие подарки он делал сокамерникам, когда был еще в московском СИЗО, и о том, что он сразу же, дабы не скучать, выписал себе всю прессу, которая была в каталоге Роспечати, что он собирается произвести ремонт в колонии за свой счет, и прочее в этом роде. Надо сказать, что эти рассказы не были совсем уж чистым вымыслом: Раскин действительно выписал себе весь каталог Роспечати и действительно обещал, если ему позволят, помочь обустроить колонию, куда он попал, и даже город.
В итоге в Торее сложилась трагикомическая ситуация. С одной стороны, отцы города и администрация ИК, как и полагается лояльным гражданам, публично не ставили под сомнение правомерность вынесенного Раскину приговора и всячески заверяли читателей и телезрителей в своей полной лояльности государственному курсу и лично президенту. С другой, они уже мечтали о том, сколько дел, которые не могли сдвинуться годами, удастся осуществить с помощью Виктора Иосифовича. Городские власти всерьез рассчитывали, что он отремонтирует участок дороги на Мангазейск (что-то около семидесяти километров), по которому на машине из мангазейского аэропорта ездила на свидания к Раскину супруга. Эта дорога не видела капитального ремонта со времен кончины Константина Устиновича Черненко. Администрация колонии уже наметила целый план ремонтных и строительных работ, которые они хотели «предложить» профинансировать опальному полуолигарху. Ну и, конечно же, множество более мелкой публики, также алчущей получить свою финансовую подкормку с раскинских пажитей, потянулась в колонию номер одиннадцать, дабы попросить поддержки у «уважаемого Виктора Иосифовича». Тут был и директор местного техникума, которого Раскин ошарашил предложением почитать лекции в его учебном заведении, и директриса музыкальной школы (естественно, обшарпанной и разваливающейся), и редактор местной как бы независимой газеты, и многие другие. Был среди них и священник Георгий Тарутин.
Главной причиной, заставившей его искать свидания с Раскиным, была вечная нехватка денег. Поиск спонсоров давно уже превратился едва ли не в основное его занятие, а с благодетелями в Торее было туго. Меж тем Епархиальное управление, ведомое твердою рукою отца Кассиана, продолжало вышибать из приходов если не последнюю, то предпоследнюю копейку. Но ладно бы лишь это! Храм в Торее еще только строился, и если отец Кассиан требовал в срок выплачивать назначенные взносы (объем которых все возрастал), то Преосвященный регулярно интересовался тем, как идет строительство. И был явно недоволен тем, что нерасторопный отец Георгий не может найти новых – столь необходимых! – финансовых источников.
