Как и предполагалось, товарищ майор, внезапно пинком ноги распахнувший дверь, обнаружил товарища прапорщика на своей супруге.
– Убью, сука! – раздалось в ночном небе над одиноко стоящим гарнизоном.
– Я не виноватая, он меня снасильничать хотел! – отчаянно завизжала неверная жена.
Окна в заснувших было домах начали вспыхивать тусклым желтым светом, а их обитатели, стремительно вываливавшиеся из кроватей, прильнули к стеклам. Мужчины, предвкушая долгое зрелище, начали зажигать сигареты.
Зрелище не заставило себя долго ждать. Раздался сухой треск, который обычно издает табурет, ломаемый о человеческую спину, а через несколько секунд после этого из подъезда дома пробкой вылетел прапорщик Ревокатов. Из одежды на нем были только кальсоны цвета хаки. Следом за ним выскочил майор в компании своих друзей по лжерыбалке (дожидавшихся развития сюжета на лестничной площадке).
– Убью, сука! Застрелю! – конкретизировал свою мысль обманутый муж. И, действительно, схватился за табельный ПМ. Однако тут его друзья, сообразив, несмотря на выпитое, что вечеринка принимает какой-то не тот оборот, схватили его за руку с пистолетом, и задрали ее вверх. Вскоре прозвучало несколько выстрелов, но пули улетели в ночное небо.
Но Володя Ревокатов не увидел, что стреляют не по нему, ибо убегал от своего преследователя и потому был обращен к нему спиной. Услышав выстрелы, он судорожно сообразил, что палить могут только в него, и палить на поражение. И тут ноги его как-то сами собой подкосились. Ревокатов упал на потрескавшийся асфальт плаца, вжался в него всем своим тощим телом и отчаянно, слезливо запричитал:
– Не убивайте! Не убивайте!..
Именно эта развязка сделала его дальнейшую службу в части окончательно невозможной, ибо теперь открыто посмеиваться над ним стали даже солдаты-срочники. Дело, впрочем, решили замять. В принципе, Ревокатову можно было пришить изнасилование, но если бы его стали наказывать всерьез, то досталось бы не только ему. Влетело бы и ответственному за воспитательную работу, и командиру части – а им это совсем не требовалось. Поэтому прапорщику Ревокатову, без порочащих его честную совесть отметок в личном деле, по-тихому организовали перевод в стройбат.
Там он довольно скоро приобрел репутацию человека толкового и разумного – главным образом потому, что пил умеренно, а также, что называется, «на общем фоне». Ревокатов заочно отучился в высшем военном училище (на этот раз уже по строительному профилю) и получил офицерские погоны. Вершиной же его карьеры стало назначение на должность заведующего складом сантехники. Получив в свои руки самый настоящий качественный блат – то есть возможность кому-то поставлять унитазы и ванны по блату, взамен на ответные блатные подношения – Ревокатов вступил в свой золотой век. В скором времени у него появились собственные красные «жигули» – а о большем… А о большем он как-то и не мечтал, да и что круче красных «жигулей» могло быть в середине 80-х годов? Тогда же, в период своего цветения, он женился на местной девушке, которая вскоре родила ему дочь.
В отличие от многих своих сослуживцев, 1991-й год и последовавшие за ним перемены Ревокатов встретил относительно спокойно. То есть, конечно, за державу ему было обидно, и крушением ее он возмущался едва ли не за каждой рюмкой и стаканом.
– Это все ЦРУ, да! – со знанием дела говорил он, обхватив непропорционально большой, грубой ладонью граненое тельце стопарика. – Каждый год они выделяли восемьдесят миллиардов долларов на подрывную работу против Советского Союза!
Собутыльники и сотрапезники хмурили брови и горестно кивали головами. На восемьдесят миллиардов долларов можно было купить так много всего, что не оставалось сомнений – против этой суммы устоять невозможно, и борьба была безчестной и подлой.
Но, ругая ЦРУ, Пентагон и прочих «господ с берегов Потомака» (эту чудесную фразу Ревокатов подцепил еще в молодости из телепередач Зорина), умом он понимал, что, кажется, в его жизни все не так уж плохо. Да, денег стало меньше, и выплачивать их стали с задержками, иногда большими. Но зато никакого контроля за вверенным ему складом не было. Унитазы, ванные и душевые головки можно теперь было растаскивать в неограниченных количествах, почти без всякого риска.
По этой-то причине в первой половине 1990-х, когда иные российские офицеры пускали себе пулю в лоб, будучи не в силах прокормить семью, Ревокатов и иже с ним процветали пуще прежнего. Были не только еда и вода, но и появились кое-какие свободные деньги. И дальше Ревокатов – к тому времени майор – оказался перед выбором: либо уйти со службы и податься в бизнес, либо же использовать имеющиеся денежные средства для продвижения по карьерной лестнице, к еще большим залежам унитазов и открывавшимся через них горизонтам.
– Сначала на полковничью должность, а там и про генеральскую можно поговорить! – искрясь лукавым и тщеславным весельем, говорил он своей жене. Та мысленно материлась и беззвучно качала головой.
– А? А чего? Чем черт не шутит? – продолжал Ревокатов.
Выбор, однако, сделали за него: в 1996 году на склад неожиданно налетела комиссия, которую не успели вовремя ублажить охотами-рыбалками и всем остальным, чем их обычно ублажают. В итоге выявилось вопиющее несоответствие между наличием по описи и наличием фактическим, и Ревокатова вышвырнули на пенсию. Он, однако, полагал, что это было сделано несправедливо: просто начальству потребовалось устроить на его должность своего человека, и потому натравили на него комиссию безо всякого предупреждения.
Когда его спрашивали, почему он ушел с воинской службы, ведь мог бы еще служить и служить, Владимир Владиславович всегда отвечал одинаково. А именно замолкал, хмурился и, испустив вдаль слегка подернутый слезой мужественный взгляд, тихо, но твердо, отвечал:
– Пострадал за правду! Пострадал за правду!
От описания подробностей своих страданий он, подобно Монте-Кристо, воздерживался.
В это же время он развелся с женой, а точнее, с ним развелась жена, уехавшая от него вместе с дочерью в родной ПГТ. Все их знакомые и друзья были единодушны во мнении, что рано или поздно это должно было случиться. Однако они едва ли бы могли ответить на вопрос, из-за чего конкретно этот брак распался. Ревокатов хотя и выпивал, но алкоголиком отнюдь не был, семья его жила хоть и небогато, но и не голодала, что, по меркам 1990-х, было уже немалым достижением. Подруги его жены о причинах случившегося развода говорили туманно:
– Нельзя с таким, ни рыба ни мясо…
Мужчины выражались несколько иначе:
– А может, и правильно ушла. Нельзя с таким м*** жить…
Оставшись в полном одиночестве, да еще и с кучей свободного времени, Ревокатов попытался реализовать план «Б», то есть заняться бизнесом. Он последовательно пробовал заниматься торговлей сантехникой («дело привычное»), перегонять подержанные японские машины из Владивостока и перепродавать цветмет с черметом. И то, и другое, и третье в итоге кончилось провалом. В результате Ревокатов остался обладателем однокомнатной квартиры в Мангазейске, старой подержанной «японки» (как называли в Сибири и на Дальнем Востоке японские автомашины) и воинской пенсии, благодаря которой он мог не голодать, не работая.
