Но в этот раз он пришел на прием к Евсевию не из-за хиротонии и даже не из-за трудоустройства. Анатолий Карнухов считал протоиерея Виктора Джамшадова своим духовным отцом. И хотя общались они в последние годы исключительно по телефону, да и то нерегулярно, Карнухов счел своим долго вступиться за опального протоиерея.
– Благословите, Ваше Преосвященство! – сказал Анатолий, после благочинническо-секретарских мытарств вошедший в архиерейский кабинет.
– Бог благословит! – ответил Евсевий, вставая из-за стола (он почитал неуместным преподавать благословение сидя). Карнухов приложился к епископской руке, после чего был приглашен за стол.
– Что у вас? – спросил Евсевий, чуть кивнув.
– Я по поводу дела отца Виктора Джамшадова… – начал Карнухов.
– Джамшадова? Так!
– Он, Владыка, был моим духовным отцом. Да я и сейчас считаю его моим духовным отцом…
– Даже после того, что он сделал? – спросил Евсевий, пристально вглядываясь в лицо своему собеседнику.
– Вот как раз об этом я и хотел с вами поговорить! – немного оживившись, продолжил Карнухов. – Я с ним вчера созванивался…
– Где он сейчас? – тихо бросил вопрос архиерей.
– В Симферополе, у родственников. Он сейчас диссертацию докторскую пишет…
– Пишет, значит… Ну и что там у вас за разговор был? – уже несколько раздраженно снова спросил Евсевий.
– Владыка, отец Виктор сказал, что в Кыгыл-Мэхэ его дело закрыли. Его оправдали! Полностью!
Евсевий молчал. О том, что прокуратура закрыла дело Джамшадова, он был осведомлен в тот же день, когда это решение было принято. Действительно, Джамшадов был оправдан вчистую. Как оказалось, сирота, от имени которого выступали кыгыл-мэхинские казаки и «Тафалаар Хоолой», отозвал все свои показания и даже признался, что за оговор протоиерея ему обещали дать денег и новый магнитофон. А еще он был очень обижен на отца Виктора за то, что однажды тот его прилюдно, со свойственной ему южной экспрессией, обругал – за это подросток и вознамерился ему отомстить. Дознаваться, кто именно подговорил воспитанника приюта написать донос, прокуратура и милиция почему-то не стали…
Теперь не оставалось никаких юридических оснований держать Джамшадова в запрете. И Преосвященный это, конечно, прекрасно понимал. Но при этом он не мог не думать о двух других важных нюансах, связанных с этим делом.
Первое – сразу после вынесения оправдательного приговора «Тафалаар Хоолой» выдала материал, очень прозрачно намекающий на то, что на несчастного мальчика, мол, было оказано давление. Кем? «Высокими покровителями» протоиерея Виктора Джамшадова. Которые у него, кстати сказать, действительно были. С другой стороны, у Евсевия – так же как и у большинства внешних наблюдателей – не возникло ощущения, что эти покровители действительно за отца Виктора впрягались. Наоборот, как только возникло это крайне скверное дело, все его сановные друзья явно отскочили от него как можно дальше. Но, в любом случае, слухи о том, что решение было несправедливым, а в действительности Джамшадов виновен, уже ходили по Кыгыл-Мэхэ. Даже если они и были запущены искусственно, то с ними приходилось считаться.
Но все это было сущей мелочью по сравнению с фактором номер два. По большому счету, только он Евсевия и безпокоил, хотя признаться в этом он себе не решался. Ведь если отец Виктор после официальной юридической реабилитации будет возвращен к служению в Тафаларское благочиние, то он снова станет там одним из самых влиятельных священников. Да, репутация у него, конечно, подмочена, и это несколько снизит его влияние. Но именно снизит, а не уничтожит совсем. Даже если он не будет благочинным, все равно его вес окажется очень и очень значительным. А это значит, что тафаларские церковные сепаратисты, домогающиеся собственной епархии, снова укрепят свои ряды. А вот это некстати. Совсем некстати! На ближайшем епархиальном собрании Евсевий собирался объявить о некоторых весьма неприятных новшествах: оклады всему духовенству в епархии будут срезаны на 25 %. Кроме того, благочинных обяжут организовать более строгий учет тарелочного сбора и пожертвований за требы. И, наконец, самым богатым приходам архиерей собирался предложить регулярно жертвовать на строительство кафедрального собора. Разумеется, характер этого предложения будет добровольно-принудительный.
Евсевий не сомневался, что подобные меры заставят возроптать многих. Что же до Джамшадова, то его возвращение в строй – по сути, триумфальное, после снятия всех обвинений – могло превратить этот ропот в организованную оппозицию, которую, к тому же, поддержат власти Тафаларской республики. «Нет, такого я не допущу!» – твердо решил он.
Наконец Евсевий прервал молчание:
– Он это оправдание… – тут архиерей сделал характерный жест пальцами, которые едва ли не на всех континентах означает «деньги». Подразумевалось: Джамшадов подкупил прокуратуру.
– Что-о? – Карнухов удивленно вытаращил глаза, которые, за огромными линзами очков, казались еще больше. – Отец Виктор?!.. Да как?!.. Да откуда?!.. У него и денег-то нет!
– На это у него все есть, – ответил Евсевий.
– Так, значит, Владыка, вы его так и оставите в запрете? – напрямую спросил Карнухов.
– Это уж мы тут решим сами, – с легкой язвительностью сказал Евсевий. – Что-то еще?
– Ничего, – ответил Карнухов, поднялся из-за стола и уже у дверей добавил: – Да только вот, Ваше Преосвященство, суд без милости не сотворшему милости! – и вышел. Архиерей ему ничего не ответил. Посидев с минуту, снял трубку телефона внутренней связи, соединенную с кабинетом благочинного:
– Отец Кассиан? Вот что… На будущее, Карнухова ко мне пускать не надо. Вот так. Все!
Два визита, Дмитриева и Карнухова, заставили Евсевия погрузиться в раздумья. Отставные военные, «отцы-командиры», на которых он первоначально делал ставку, показывали себя с самых пугающих сторон. По крайней мере Ревокатов, который поначалу казался архиерею самым оборотистым и сообразительным. «Бог даст, со временем пооботрется… – размышлял Евсевий. – Да глядишь, из Сормова того же толк будет… Хотя он тоже такой… В облаках витает!» Интерес к китайскому языку и Китаю вообще казался Преосвященному признаком некой житейской неопытности. В каком-то смысле не без оснований, потому что в материально-хозяйственной сфере отец Алексий действительно никогда особых успехов не проявил.
Получалось грустно и тревожно. Позарез требовались кадры, которые могли бы разделить с епископом груз административно-экономической деятельности. И навыки-то требовались на первый взгляд не особо хитрые: умение наводить порядок да способность выколачивать денежку, столь необходимую для строительства кафедрального собора. Но пока что кадры подбирались с трудом.
А теперь еще и Карнухов со своим Джамшадовым. «Ишь ты! – вновь и вновь думал о его словах Евсевий. – Суд без милости не сотворшему милости! Кем это ты, Океанский-Романский, себя возомнил? О суде он мне говорит, а!» Но, мысленно возмущаясь дерзости Карнухова, Евсевий где-то в глубине, на некоем втором уровне сознания, понимал: в этих дерзких словах была известная доля справедливости. И совсем не малая.
