– Господа, вы ведете Россию к гибели; я не последую за вами на этом гибельном пути.
После этого Некрасов, Набоков и барон Нольде средактировали акт временного и условного отречения. Михаил Александрович несколько раз вмешивался в их работу и каждый раз для того, чтобы лучше подчеркнуть, что его отказ от императорской короны находится в зависимости от позднейшего решения русского народа, предоставленного Учредительным собранием.
Наконец, он взял перо и подписал.
В продолжение всех этих долгих и тяжелых споров великий князь ни на мгновенье не терял своего спокойствия и своего достоинства. До тех пор его соотечественники невысоко его ценили; его считали человеком слабого характера и ограниченного ума. В этот исторический момент он был трогателен по патриотизму, благородству и самоотвержению. Когда последние формальности были выполнены, делегаты Исполнительного Комитета не могли удержаться, чтобы не засвидетельствовать ему, какое он оставлял в них симпатичное и почтительное воспоминание. Керенский пожелал выразить общее чувство лапидарной фразой, сорвавшейся с его губ в театральном порыве:
– Ваше Высочество! Вы великодушно доверили нам священный сосуд вашей власти. Я клянусь вам, что мы передадим его Учредительному собранию, не пролив из него ни одной капли».
3 (16) марта вечером Николая II встретили в Могилеве М.А. Алексеев и другие генералы и офицеры Ставки.
Из дневника Николая II:
«3 марта. Пятница.
Спал долго и крепко. Проснулся далеко за Двинском. День стоял солнечный и морозный. Говорил со своими о вчерашнем дне. Читал много о Юлии Цезаре. В 8:20 прибыл в Могилев. Все чины штаба были на платформе. Принял Алексеева в вагоне. В 9:15 перебрался в дом. Алексеев пришел с последними известиями от Родзянко. Оказывается, Миша отрекся. Его манифест кончается четыреххвосткой для выборов через 6 месяцев Учредительного собрания. Бог знает, кто надоумил его подписать такую гадость! В Петрограде беспорядки прекратились – лишь бы так продолжалось дальше».
Чернов Виктор Михайлович, первый и последний председатель Учредительного собрания:
«Были опубликованы дневники императора за несколько лет. Конечно, дневник – наиболее интимный литературный жанр; человек остается наедине со своей душой и поверяет бумаге свои самые сокровенные мысли и чувства. Однако в данном случае этот “человеческий документ” производит поразительное впечатление именно тем, что в нем полностью отсутствует человеческое. И в самые обычные дни его жизни, и в дни величайших потрясений, радостей или потерь дневник одинаково монотонен, мелочен и пуст. С точностью и бесстрастием часов царь отмечает пешие прогулки, охоты, чаепития, чьи-то визиты, смерти одних близких ему людей и браки других. Это не дневник, а “официальная хроника”, редкостное доказательство полного автоматизма психики. Складывается впечатление, что этого человека ничто не могло тронуть. Все скатывается с него как с гуся вода. Даже в день своего отречения от престола царь тщательно записал: “Читал биографию Юлия Цезаря и играл в домино”».
Кантакузина Юлия Федоровна, княгиня:
«Каким-то странным образом Ее Величество не знала об отречении до тех пор, пока в четверг днем ей не доложили о приходе депутации. Она ответила, что предоставит им аудиенцию в одном из залов дворца. Войдя в комнату, она увидела группу скромно одетых мужчин, и говоривший от их имени делегат, молодой полковник, объявил ей, что на него возложена тяжелая обязанность “арестовать Ее Величество”. Она с негодованием осведомилась, каким образом и почему, и ей предоставили краткий отчет о событиях в столице, о которых она ничего не знала. “Но Его Величество?” – с раздражением спросила она. И только тогда ей сообщили, что ее супруг отрекся от престола от своего имени и от имени наследника. Колени императрицы подогнулись, она покачнулась и схватилась за стол. “Это неправда! Это ложь! Я разговаривала с Его Величеством по личной связи, когда он уезжал из Пскова, и он ничего не сказал об этом”. Ей подали акт об отречении. Несмотря на всю горечь и отчаяние, которые она, должно быть, испытывала, императрица гордо выпрямилась и посмотрела в лицо депутатам. “Мне больше нечего сказать”.».
Мордвинов Анатолий Александрович (1870–?) – полковник лейб-гвардии кирасирского императрицы Марии Федоровны полка, бывший адъютант великого князя Михаила Александровича, флигель-адъютант императора Николая II. После Октябрьской революции бежал из Могилева. Позже эмигрировал за рубеж.
Мордвинов Анатолий Александрович, полковник, флигель-адъютант Николая II:
«5-го марта было воскресенье. Утром мы узнали, что великий князь Михаил Александрович отказался принять власть впредь до подтверждения его императором учредительным собранием и что начались избиения офицеров в Гельсингфорсе и во флоте.
Отказ Михаила Александровича от принятия престола меня лично не очень удивил.
Я знал хорошо скромную, непритязательную, совершенно нечестолюбивую натуру великого князя, при котором долго был адъютантом и с которым меня связывали когда-то самые искренние дружеские чувства. Меньше всего он желал вступления на престол и, еще будучи наследником, тяготился своим “особенным положением” и не скрывал своей радости, когда, с рождением у государя сына, он становился “менее заметным”. Вспоминаю один из разговоров моих с ним тогда на эту тему: “Ах, Анатолий Александрович, – с волнующей искренностью говорил он, – если бы вы знали, как я рад, что больше не наследник. Я сознаю, что к этому совершенно не гожусь и был совершенно не подготовлен. Я этого никогда не любил и никогда не желал…”
В этот воскресный день государь был, как обычно, в штабной церкви у обедни, куда мы на этот раз не пошли пешком, а поехали в автомобилях. Вскоре после нас туда же прибыла и вдовствующая императрица. Протопресвитер отец Шавельский был в отсутствии, на фронте, и службу совершали, кажется, настоятель московского Успенского собора, прибывший в ставку с чудотворной иконой Владимирской Божией Матери, и два других священника. Церковь была до тесноты полна молящимися, и многие были очень растроганы…
Вероятно, не меня одного сильно взволновала невольная запинка дьякона во время произнесения привычных слов моления о царствующем императоре. Он уже начал возглашать о “благочестивейшем, самодержавнейшем государе императоре Николае…” и на этом последнем слове немного приостановился, но вскоре оправился и твердо договорил слова молитвы до конца.
Помню, что по окончании службы государь, императрица и все мы прикладывались к чудотворным иконам, а затем их величества отбыли в автомобилях в губернаторский дом, а мы с князем Шервашидзе пошли туда же пешком.
Вспоминаю, какой болью поразили нас красные тряпки, которые появились впервые на многих домах Могилева. Со здания городской думы, находившегося на площади, напротив губернаторского дома, свешивались чуть ли не до земли два громадных куска красной материи».
