В ответ на это на экстренном заседании Временного правительства был принят указ: «Верховный главнокомандующий генерал от инфантерии Лавр Корнилов отчисляется от должности Верховного главнокомандующего с преданием суду за мятеж».
Троцкий Лев Давидович, один из организаторов Октябрьской революции:
«Керенский, Савинков, Филоненко и другие правящие и полуправящие социалисты-революционеры были соучастниками его заговора, но все они на известной стадии развития событий предали Корнилова, поняв, что в случае его победы они окажутся за бортом <…> Авантюра казачьего генерала сорвалась. Шесть месяцев революции создали в сознании масс и в их организованности достаточный оплот против открытого контрреволюционного натиска».
На следующий день вышло предписание о сдаче Л.Г. Корниловым командования и о начале следствия «о посягательствах на насильственное изменение существующего государственного строя России и смещение Временного правительства».
В это время в районе Павловска под Петроградом продолжались перестрелки между частями, подчинявшимися генералу Л.Г. Корнилову, с одной стороны, и верными Временному правительству частями петроградского гарнизона и красногвардейцами, с другой стороны. Рабочие разобрали железнодорожное полотно, чтобы эшелоны с корниловскими войсками не могли проехать в Петроград. Затем большевистские агитаторы добились того, что войска сложили оружие.
Особую роль в подавлении корниловского мятежа сыграли матросы Балтийского флота. При этом Кронштадт стал мощным оплотом большевистской партии.
Троцкий Лев Давидович, один из организаторов Октябрьской революции:
«Те самые кронштадтские матросы, которых после июльских дней объявили громилами и контрреволюционерами, были в момент корниловской опасности вызваны в Петроград для охраны революции. Они явились без слов, без упреков, без напоминаний о прошлом и заняли самые ответственные посты. Я имел полное право напомнить Церетели те слова, которые я бросил ему в мае, когда он занимался травлей кронштадтцев: “Когда контрреволюционный генерал попытается накинуть на шею революции петлю, кадеты будут намыливать веревку, а кронштадтские матросы явятся, чтобы бороться и умирать вместе с нами”».
Алексеев Михаил Васильевич, генерал:
«Россия не имеет права допустить готовящегося в скором времени преступления по отношению ее лучших, доблестных сынов и искусных генералов. Корнилов не покушался на государственный строй; он стремился при содействии некоторых членов правительства изменить состав последнего, подобрать людей честных, деятельных и энергичных. Это не измена родине, не мятеж».
Оберучев Константин Михайлович, генерал:
«Можно различно относиться к выступлению генерала Корнилова и различно оценивать его с точки зрения общеполитической, но одно несомненно, и это то, что выступление его помогло развалу армии и повело к усилению большевистской агитации <…> Корниловское выступление помогло работе большевиков. Произошел сдвиг… Я не позволю себе сказать: сдвиг влево… Нет, сдвиг в сторону большевизма».
Гиппиус Зинаида Николаевна, поэтесса, идеолог русского символизма:
«Я поклялась воздерживаться от выводов… Ибо не все еще знаю. Но это я знаю, ведь уже с первого момента всем видно было, что НЕТ НИКАКОГО КОРНИЛОВСКОГО МЯТЕЖА <…> А что касается «мятежных дивизий», идущих на Петроград, то не нужно быть ни особенным психологом, ни политиком, а довольно иметь здравое соображение, чтобы, зная детально все предыдущее со всеми действующими лицами, догадаться: эти дивизии, по всем признакам, шли в Петербург с ведома Керенского <…>
Я почти убеждена, что знаменитые дивизии шли в Петербург для Керенского, с его полного ведома или по его форменному распоряжению <…>
С того момента, как на всю Россию раздался крик Керенского об “измене” главнокомандующего, все стало непоправимым. Возмущенный Корнилов послал свои воззвания с отказом “сдать должность”. Лихорадочно и весело “революционный гарнизон” стал готовиться к бою с “мятежными” дружинами, которые повел Корнилов на Петроград. Время ли, да и кому было задумываться над простым вопросом: как это “повел” Корнилов свои войска, когда сам он спокойно сидит в Ставке? И что это за “войска”, много ли их? Годные весьма для приструнивания “большевистских” здешних трусов, для укрепления существующей власти, но что же это за несчастный “заговорщик”, посылающий горсточку солдат для борьбы и свержения Всероссийского Правительства, чуть ли не для “насаждения монархизма”?
Полагаю, если бы черные элементы Ставки имели на Корнилова серьезное влияние, если бы Корнилов вместе с ними начал “заговор”, он был бы немного иначе обставлен, не столь детски <…>
Да, произошло громадной важности событие; но все целиком оно произошло здесь, в Петербурге. Здесь громыхнулся камень, сброшенный рукой безумца, отсюда пойдут и круги. Там, со стороны Корнилова, просто НЕ БЫЛО НИЧЕГО.
Здесь все началось, здесь будет и доигрываться. Сюда должны быть обращены взоры. Я – созерцатель и записчик – буду смотреть со вниманием на здешнее. Кто хочет и еще надеется действовать, пусть тоже пытается действовать здесь.
Но что можно еще сделать?»
Одновременно с этим командующий Юго-Западным фронтом генерал А.И. Деникин был арестован и помещен в тюрьму Бердичева за то, что он резкой телеграммой, адресованной Временному правительству, выразил солидарность с генералом Корниловым. Вместе с Деникиным был арестован почти весь его штаб.
Деникин Антон Иванович, генерал:
«Из окна своего дома я наблюдал, как на Лысой горе собирались толпы солдат, как потом они выстроились в колонну, долго, часа два, митинговали, по-видимому, все не решаясь. Наконец колонна, заключавшая в себе эскадрон ординарцев (бывших полевых жандармов), запасную сотню и еще какие-то вооруженные команды, с массой красных флагов и в предшествии двух броневых автомобилей, двинулась к городу. При появлении броневика, угрожавшего открыть огонь, оренбургская казачья сотня, дежурившая возле штаба и дома главнокомандующего, ускакала наметом. Мы оказались всецело во власти революционной демократии.
Вокруг дома были поставлены “революционные часовые”; товарищ председателя комитета, Колчинский, ввел в дом четырех вооруженных “товарищей” с целью арестовать генерала Маркова, но потом заколебался и ограничился оставлением в приемной комнате начальника штаба двух “экспертов” из фронтового комитета, для контроля его работы; правительству послана радиотелеграмма: “Генерал Деникин и весь его штаб подвергнуты в его Ставке личному задержанию. Руководство деятельностью войск в интересах обороны временно оставлено за ними, но строго контролируется делегатами комитетов”.
Начались бесконечно длинные, томительные часы. Их не забудешь. И не выразишь словами той глубокой боли, которая охватила душу.
В 4 часа 29-го Марков пригласил меня в приемную, куда пришел помощник комиссара Костицин с 10–15-ю вооруженными комитетчиками, и прочел мне “приказ комиссара Юго-Западного фронта Иорданского”, в силу которого я, Марков и генерал-квартирмейстер Орлов подвергались предварительному заключению под арестом за попытку вооруженного восстания против Временного правительства <…> Через несколько дней была ликвидирована Ставка <…> Революционная демократия праздновала победу».
