Знаев молча извлекает ремень и книгу.
– Это тебе. Подарок.
Сын, как и ожидалось, гораздо больше возбуждён кожаным ремнём, нежели книгой. Он изучает массивную бляху, он явно доволен. Дети любят красивые вещи.
– Подарок со смыслом, – произносит Знаев. – Это тот самый ремень, которым я мог бы тебя бить. Если бы был тебе настоящим отцом.
Мальчик вдруг всерьёз пугается и делает движение, чтобы выпустить из рук ремень – но не выпускает. Уточняет:
– Домашнее насилие?
Знаев спешит ухмыльнуться.
– Я пошутил, – говорит он. – Сейчас тебя бить уже поздно.
И берёт книгу, не вызвавшую у сына интереса, и бережно поправляет потрёпанную, по краям обмусоленную суперобложку, и деликатно ставит на полку, – рядом с английским изданием «Хоббита». Затем погружает руку в портфель и начинает вынимать пачки денег.
Сын сначала вздрагивает, затем меняется в лице, заметно робеет; деньги пугают его, они всё-таки принадлежат миру взрослых. Черепашки-ниндзя никогда не сражаются за деньги, только за мир, за добро, против злодеев и врагов человечества.
– Это твоё, – говорит Знаев.
– Ничего себе, – говорит сын, слегка бледнея. – А сколько тут?
– Сам посчитаешь. Не маленький.
Пачка ложится рядом с пачкой. Груда бабла всё выше. Она выглядит – на просторном ученическом столе, рядом с учебниками химии и биологии – диковато, как ржавый топор посреди песочницы. Мальчик смотрит, забыв подобрать нижнюю губу. Знаев, внезапный папаша, резкими движениями руки опустошает портфель.
– На год учёбы хватит. Имей в виду: это я даю лично тебе. Как сыну. Не твоей маме, не в вашу семью – а конкретно тебе. На твои нужды. Ты взрослый парень, самостоятельный. Куда потратить – сам реши. Хочешь – матери отдай. Хочешь – заплати за университет. Или засади всё на девочек. Я пойму.
Деньги начинают распространять свой обычный запах грязи, пота и типографской краски.
Маленький Серёжа серьёзен и очень смущён. Знаев видит, что паренёк совсем не готов к такому повороту событий, что денег в таком количестве он никогда не видел; он не знает, как реагировать.
Но папа к этому готов, он извлекает из того же портфеля пластиковый пакет, бесцеремонно ссыпает в него разноцветные пачки и суёт под кровать, отодвинув мяч для регби, который оказывается наполовину спущенным; под кроватью лежат роликовые коньки и большая стопа журналов «Мир фантастики». Прежде чем задвинуть пакет подальше, Знаев достаёт пачку мелких, пятидесятирублёвых, и ловко кидает назад, на стол.
– Это – поставь на карман. Потрать на всякую фигню. Купи друзьям пива. А матери – цветов. Так положено.
– Ладно, – отвечает ребёнок, и тут же задумывается, как именно потратить, на какую конкретно «фигню».
– Сегодня подумай, – продолжает Знаев. – Завтра, как проснёшься, подумай ещё раз. Куда деть, на что израсходовать.
– Ясно, – твёрдо говорит сын. – Наверное, я всё отдам маме.
– Хоть в форточку выбрось, – отвечает Знаев. – Главное – реши сам.
Сын молчит несколько мгновений и вдруг интересуется:
– Это чёрный нал?
– Что?
Мальчик смущается. Румянец заливает его щёки.
– Ну… В смысле… Незаконная наличность?
– Совершенно законная. Можешь завтра же пойти в банк и положить на счёт. Никто тебе слова не скажет.
– С такими деньгами, – говорит мальчик, – я и на улицу выйти побоюсь.
– Значит, позовёшь друзей. В качестве охраны.
Сын кивает.
– Точно. Так и сделаю. А платить за это надо?
– По понятиям – каждому по сто долларов.
– Ты, наверно, в этих всех понятиях хорошо разбираешься.
– Думай головой, – отвечает отец. – И благодари людей материально. Вот и все понятия.
Какое-то время они стоят и молчат, глядя друг на друга, мальчишка продолжает переживать небольшой шок, а внезапный папа ждёт, когда переживание завершится.
– А можно спросить… – ломко говорит сын, и Знаев тут же позволяет:
– Спрашивай.
– Сколько ты… ну… вот так… в портфеле перетаскал?
– Приблизительно – в день по миллиону долларов. Восемнадцать лет. В году – примерно двести пятьдесят рабочих дней. Ты математик, сам считай.
– Четыре с половиной миллиарда, – тут же произносит сын с придыханием.
– На самом деле больше. Около десяти.
– Кошмар.
Знаев смеётся.
– Что ж тут кошмарного?
– На тебя нападали?
– Ни разу за всё время. Я же сказал, надо думать головой и благодарить людей материально. Тогда никто никогда не нападёт. Вот я тебе свою книжечку принёс, почитай, там всё написано. И про миллиарды, и про понятия.
– Я читал, – отвечает сын. – Мама подарила. Давно, года три назад. Сам прочитал, и друзьям дал. Так она и ушла.
– Понравилось? – осведомляется Знаев.
– Трудно сказать, – солидно отвечает сын. – Для меня это… ну… История из жизни каких-то очень странных людей… Их никогда не было и больше уже не будет… Особенное поколение…
Знаев вдруг понимает, что сын нескоро выйдет из шока, что он, наверное, ждёт, когда условный полузнакомый отец распрощается и исчезнет – и тогда можно вытащить мешок из-под кровати, пересчитать, сообразить.
– Ничего особенного, – говорит Знаев, – в моём поколении нет. Как и в твоём.
– Есть, – возражает сын, подумав немного. – Твоё поколение не такое, как другие. Я много читал… И с матерью говорил… Вы росли при социализме, а потом оказались в капитализме. Вы, ну… Травмированные. Надломленные. Это не я придумал. Так многие считают.
Знаев закрывает портфель, затем по старой привычке кладёт его плашмя и нажимает сверху, выпуская воздух, чтоб чужой внимательный глаз сразу понял: сума пуста, ловить нечего.
– Надломленные? – переспрашивает он. – Чудак ты. Забудь об этом, и никогда так не говори. Никаких травм не было. Скажи, ты хотел бы прокатиться на машине времени? Из две тысячи пятнадцатого – в две тысячи восемьдесят пятый? Отсюда – прямо в будущее?
– Конечно, – сразу отвечает мальчишка. – Ещё бы.
– Много бы дал за такую возможность?
– Да, – говорит мальчишка. – Только это невозможно. Противоречит всем теориям.
– Теория суха, мой друг. А древо жизни зеленеет пышно.
Мальчишка не узнаёт знаменитой цитаты и замирает, несколько разочарованный. Знаев хлопает его по плечу.
– А вот я – прокатился. Бесплатно. В мягком вагоне. Реальная машина времени. Всё моё поколение, якобы, как ты сказал, травмированное, – прокатилось. Стартовали в чёрном прошлом – и приехали в светлое будущее. Такая удача бывает, может, раз в тысячу лет. Мы наяву испытали то, что другие видели только в кино. Я вырос в доме без телефона и мусоропровода. Зимой я ходил в валенках, а варежки и шапку мне вязала бабушка. Чтобы записать песенку группы «Rolling Stones», я должен был ночью настроить радио на «Русскую службу Би-Би-Си», потом включить катушечный магнитофон и поднести микрофон к динамику радиоприёмника. И я ещё считался богатеньким Буратиной, потому что ни у кого из моих одноклассников не было ни радиоприёмника, ни магнитофона. И штанов у нас тоже не было. И роликовых коньков. И журналов про фантастику. И отдельных комнат не было. И интернета не было, и айподов, и «Макдональдса». А через пятнадцать лет – мы, ещё совсем молодые ребята, тридцатилетние дураки, – вдруг получили всё. Кредитные карточки, сотовые телефоны, машины с кондиционерами, дороги в десять полос. Пятьдесят каналов в телевизоре. Авиабилеты в любую точку мира с доставкой на дом. Концерты мировых суперзвёзд. Любая еда, любая одежда. Квартиры на двадцать пятых этажах, с бесшумными лифтами, тёплыми полами, посудомоечными машинами и подземными парковками. Нам дали бесплатный билет в будущее! Нас заморозили в одном мире – и оживили в другом! Как у Герберта Уэллса, понял? Ты думаешь, мы – надломленные? Да мы – счастливейшие! Мы – везунчики из везунчиков. Кто не выдержал этого путешествия во времени – те, да, спились, сторчались, пропали куда-то. Но не от горя, а от удовольствия.
