Конечно, близкие друзья всё видели и понимали. Но не обязательно надо было знать Ф.А. долгие годы, чтобы это понять. Писательница и журналистка О. Г. Чайковская (которую, как и Долинину, в журналистику вовлекла именно мама), увидела и поняла уже в самом начале их знакомства, как маме нелегко давалась ее работа. Вот что она пишет
[57]:
В то время, когда мы с ней познакомились, она занималась делом Славы Цуцкова, студента Московского университета, покончившего с собой. Фрида никогда Славы не видала, к ней пришли рассказать о нем его товарищи, она посмертно изучала его жизнь – дневники, письма, свидетельства друзей: более всего интересовали ее столкновения Славы с теми людьми (работниками физфака), которые были повинны в его гибели.
То было тяжелое для нее время. Следуя шаг за шагом путем погибшего юноши, она как бы погружалась в отчаяние до самого его дна. Напрасно ей говорили, что, мол, покойного не воскресить и прошлого не воротить, а стало быть, нечего и терзаться, она не бросала своего исследования – именно потому, что знала, по ком звонит колокол.
Вообще все эти сентенции: «ты не солнышко, всех не согреешь» или «улицу не натопишь» и прочие, рассчитанные на то, чтобы успокоить слегка растревоженную совесть, сильно ее раздражали. Да и не верила она им.
Конечно, ее работа давалась ей нелегко, она сильно уставала. Помню, к концу дня становилась белая как стена, глаз не могла открыть, так и сидела с закрытыми – олицетворением смертельной усталости. Но отпуска не просила, – может быть, потому, что не у кого его было просить.
Но вот что пишет Ф.А. своей ближайшей подруге переводчице Норе Галь (1913–1991) в письме от 28 июля 1962 г.:
Господи, но не все же шипы, бывают и розы! Вот какую прекрасную розу я получила вчера. Худенькая, смуглая девочка, нет, девушка, на вид лет 19-и: «Вы Вигдорова?» – «Да.» Под ложечкой тоска: новое, длинное и трудное дело, такой ведь не откажешь. «Четыре года назад вы написали мне письмо – ответили на мое, – и четыре года я не расстаюсь с вашим письмом. Оно мне помогло всё одолеть, и вот сегодня я прочитала свою фамилию в списке принятых на химфак университета, и я сразу к вам. Если бы не прошла, не приехала бы сюда, но меня приняли, и вот я здесь.» – «Как ваша фамилия?» – «Таня Катина.» – Как не помнить, конечно помню. Ее письмо у меня хранится. Примерно такое: «У других в окнах свет, музыка, а я? У меня башмаки разваливаются, чулки забрызганы грязью, я живу в землянке с матерью и пьяным отчимом. У других счастье, у меня его никогда не будет.» И вот она стоит передо мной, и в руках у нее вдрызг зачитанное мое письмо… Я была очень счастлива.
Вот на этой, все-таки оптимистической, ноте я хотела бы закончить свою статью.
Александра Раскина
Блокноты депутата
Конечно, и в наше время можно еще найти какого-нибудь страдальца, которому по тем или иным причинам тяжело в жизни, но давайте говорить откровенно – страдальцы не в безвыходном положении.
Петрусь Бровка «Свет правды». «Литературная газета» 9 марта 1963 г.
Аглая Гавриловна Березкина
– Двадцать пять лет я работала заведующей детсадами. Ничего, кроме благодарностей, не имела. И вот, после статьи Оболенского в «Московской правде», уволена с формулировкой «Не пригодна». В статье написано (читает): «То ли импозантная внешность, то ли воркующий тембр голоса производили впечатление, но ее всегда ставили заведующей» – зачем же так оскорблять? Импозантная! А все клеветница Коровенкина – она была воспитательница, а я ее уволила за поножовщину и пьянку. Она в отместку стала клеветать, и вот клевещет, клевещет, не может остановиться. А всё дело в том, что инспектор Левитина меня невзлюбила. Разве ж я виновата, что помповара захватила с собой на дачу три котлеты, а родители увидели и поволокли ее в милицию с теми котлетами и составили акт. А может, она в тот день не обедала и потому захватила три котлеты, хотя ей полагается две? И вот Коровенкина наклеветала, и Телушкина, и Ларюшкина, а зав. роно издал такой приказ, что после него хоть удавись. А Оболенский пишет, что внешность импозантная… За что же так оскорблять человека?
Никто не хочет помочь
Плачет, едва начав говорить:
– Вы видели фильм «Человек, которому нужна любовь?» Так вот, я такая мать, какая там описана… не пью, не гуляю, но я плохая мать, я сама во всем виновата, но что делать – не знаю. Мои дети бьют меня. А прежде били бабушку.
История моей жизни такая: первый муж погиб в Германии в сорок шестом году. Погиб и погиб. Через пять лет я вышла замуж вторично. Ну, а второй муж – сами понимаете, это муж двоюродный, не родной. Двоих детей от первого брака моего не захотел признавать. Одно время они жили у бабушки, а потом я была вынуждена взять их к себе, и тогда второй муж меня оставил. Оставил и оставил – с моими двумя и с одним, которого я родила от него. Ушел. И стали дети меня поколачивать. Дочке Лене – двадцать один год, сыну Лене – девятнадцать. Маленькому – двенадцать.
Чего хочет от меня дочь? Она хочет, чтоб – купить, приготовить, отсутствовать. Купить – могу. Приготовить? Не хочу, но могу, но отсутствовать??? Нет, нет, нет! Не хочу! Не могу! И что же я получаю в ответ? Синяки! Матюги! Матюги! Синяки! (Рыдает.)
Дочка Лена – сколько горя я от нее вижу! Такая шелопутная девка! Она об занавеску вытирает помаду с губ, ну как мне жить после этого? Моя мать просит, чтоб Лену прописали к ней, так и пишет: «Прошу прописать, а то как бы не пошла по рукам». И пойдет! И пойдет!
Вы поглядите только, как прятать приходится! (Срывает с шеи шнурок, на шнурке – не крестик, как я подумала, а ключи – от дверей, сундука, шкафа.) Надо уйти из жизни. Пробовала. Не вышло. Не вышло и не вышло. Всё. А маленького сына Алешу надо определить к Кащенко. Псих. Бьет вещи. Всё разносит в пух и прах. И когда-нибудь меня убьет. Никто мне не помогает. Все чем-нибудь прикрываются – должностью, партийным билетом, а помочь никто не хочет.
И вы не захотите, и вы не захотите!
За смертью Носова
Ольга Зименкова
– И суп варишь, и газету читаешь, и пеленки – всё тут, в одной комнатке – шесть метров, четыре человека: мы со стариком, дочка, внучек. А вы вдумайтесь, что за площадь, ведь там уборная была, по-теперешнему туалет, ну да, уборная в школе. Только унитазы сняли. Пол цементный, трубы эти… Как их… Кана-ли-зационные, что ли. Ну да, трубы от уборной – тут же. От них такая сырость. Ржавые. А от пола цементного – холод идет.
Все сулят, а толку нет… Тут один помер – Носов. Мне говорят – за смертью Носова освободилась комната, может, предоставим. Но райсовет чего-то комбинировает, комбинировает, а нам не дает…
