Однако самое худшее заключалось в том, что канцлер проявил бестактность по отношению к самому царю в вопросе, касающемся даров. Происходило это следующим образом: раздраженный все более длительными перерывами в переговорах он в начале января потребовал отправить послов домой. Во время обсуждений этой проблемы с посольским дьяком Афанасием Власьевым, литовский магнат позволил себе неуместное замечание по поводу того, что издержки на содержание посольства, которое завершилось провалом, царь может покрыть поднесенными ему дарами. В ответ на такое выступление, дьяк сказал, что дары будут возвращены. После скрепления мирного договора торжественной присягой и прощального пира, в резиденции послов появился один из московских подскарбиев, возвращая им их же собственные дары, и, одновременно, разделяя между дипломатами царское «жалование», львиную часть которого, составляли меха. Канцлер среди прочего получил 6 сороков соболей и 1000 горностаевых шкурок, Варшицкий – Зсороки соболей, королевские придворные – по 1 или 2 сороки соболей, не считая менее ценных шкурок (куньих, лисьих и т. д.). Не забыл о польских дипломатах также и царевич: Сапега получил от него в подарок шубу, подбитую соболями, еще одну сороку соболей, чашу из чистого золота; каштелян варшавский – штуку парчи, соболя и кубок; посольский секретарь – небольшой кубок, «позолоченный шкап» и сороку соболей. Принимая во внимания, что кроме возвращения даров, послы обогатились еще и другими весьма ценными предметами саркастическое замечание, адресованное Пельгржимовским цесаревичу, заставляет все же задуматься: «Однако ж Африкана иль Траяна, / Щедростью своей не превысил и Веспасиана, / Которые […] послов лучше умели чтить и уважать».
Посольству Сапеги не было дано, вопреки ожиданию многих современников, открыть новую страницу в русско-польских отношениях, чему причиной стала скоро вспыхнувшая Смута. Правда, посольство польского короля Сизигмунда III к очередному «русскому государю» – Лжедмитрию I (1606) имело особенно дружеский характер: ведь послы представляли своего монарха на свадьбе царя с подданой польской Короны – Мариной Мнишек. В связи с этим, впервые за всю историю русско-польских отношений в багаже дипломатов были также свадебные подарки для новоиспеченной «государыни». В целом посольские дары, среди которых особенно отличалась посуда, пришлись московскому двору по вкусу: весьма примечательно, что во время торжественого приема в честь послов, царь оказал им свое расположение, выпивая в их честь «здравицы» из хрустального бокала, только что присланного ему с послами маршалом королевского двора Миколаем Вольским.
Падение и смерть Лжедмитрия, разгром свадебного кортежа и грубое нарушение неприкосновенности посольства, положили конец мечтам о российско-польском сотрудничестве, и привели к многолетнему противостоянию, в котором очередные попытки примирения (Деулинское перемирие 1619 года и Поляновское 1634 года) были лишь эпизодами, хотя и весьма важными с точки зрения дипломатического протокола.
Именно переговоры 1634–1635 года привели к утверждению новой традиции – обязательных королевских подарков для «царя его Милости», хотя в силу стечения обстоятельств (бесконечные споры относительно церемониала) польско-литовские послы – Александр Пясочинский и Казимир Леон Сапега так и не вручили их Михаилу Федоровичу! Кажется, какой-то рок повис над королевскими подарками во время посольства Адама Киселя (1647), посредством которого король Владислав IV очередной раз пытался убедить российского монарха в необходимости совместных действий по отношению к Крыму.
С посольством, которое было принято весьма ласково и щедро, с королевскими дарами произошла явно нелепая история: литовский напарник Киселя – Ян Казимир Пац опоздал с прибытием в Москву на целых два месяца, а ведь именно он вез королевские подарки в своем багаже… Правда, опытный дипломат и блистательный знаток московского посольского обычая, каким был Кисель, смог избежать скандала, изрядно увеличив в роковой момент список своих личных подарков государю, но неприятный осадок все же остался. Московские дипломаты смогли выразить свое неудовольствие случившимся весьма дипломатическим образом: когда литовец, в конце концов, явился в Москву, королевские подарки были приняты, а вот «поминки» Паца и его свиты – сразу же возвращены.
Обременительная и тяжелая для обоих государств 13-летняя война за Украину не способствовала нормальным дипломатическим контактам, а тем самым – обмену посольскими дарами. Совсем другая ситуация возникла в ходе интенсивных переговоров, итогом которых стало вначале Андрушовское перемирие (1667 г.), а со временем – вечный мир (1686 г.). Именно в данный период, контакты были особенно активными и, как правило, довольно дружескими. Тогда же появилась и новая категория посольских даров: дары для членов царской семьи. Стоит также заметить, что именно в 1686 году, московский двор – вопреки сложившейся традиции – принял с благодарностью не только королевские дары, но и все поминки послов, вознаграждая дарителей «вдвое» (серебряными изделиями), и даже «втрое» (лошадьми, повозками и конскими упряжками).
Что касается подарков московских дипломатов иностранным монархам, то анализ сохранившихся материалов Посольского приказа свидетельствует о том, что российский двор, вплоть до эпохи Петра I, только в исключительных случаях снабжал их действительно богатыми дарами, например, при направлении своих послов к восточным монархам, или же к правителю Священной Римской Империи, где великолепие посольства должно было отражать авторитет и могущество своего государя. При этом следует иметь в виду, что в российской практике все посольские подарки оплачивались из царской казны, куда, затем, передавали и все «ответные» поминки. Кстати говоря, при этом послы надеялись на благосклонность своего монарха, который мог им «пожаловать» за удачное выполнение порученной миссии что-нибудь из полученных подарков.
Случалось и так, что, например, на фоне щедрости оказываемой царским послам английской королевой Елизаветой I, подаренные ей Григорием Микулиным «сорок соболей да две пары», не произвели впечатления, также как и образцы восточного оружия, подаренные датскому королю Фридерику II. В то же время, подарки, которые российское посольство привезло французскому королю Людовику XIV и дары римскому папе Иннокентию XII, врученные «великим послом» Борисом Шереметьевым в 1698 году отличались особым богатством.
Подарочный этикет посольства Шереметьева явился «последним аккордом» древнего посольского обычая, который сформировался в России на стыке культур и обычаев Запада и Востока, и который, со временем исчез из повседневной практики, в силу несоответствия требованиям новой эпохи, которую принесли реформы Петра I. В новой реальности российские дипломатические дары отнюдь не теряли своей значимости, но их применение стало полностью отвечать общепринятым европейским нормам.
Сравнительно недавно петербуржцы смогли познакомиться с интересной экспозицией в Эрмитаже «Дары Востока и Запада Императорскому двору за 300 лет». На ней было представлено около 400 произведений изобразительного и прикладного искусства, оружие, книги и нумизматические ценности, преподнесенные российским правителям начиная с Петра I и заканчивая Николаем II.
Эти подарки вручали во время дипломатических визитов и встреч, по поводу успешного проведения военных действий и установления мира, на коронациях, которые проходили особенно торжественно. Интересным примером языка дипломатии XVIII века были дарственные табакерки, которые особо ценились, подчас наравне с орденами. Своей популярностью при русском дворе табакерки во многом обязаны приверженности Петра I европейской манере поведения. Особенно почитаемыми были те, которые украшались вензелем или портретом государя.
