Убош взял с собой кусок рубашки Тима, в которую тот был одет, когда попал в плен. «Мусорщики» намеревались разрезать одежду хомо на полосы для обмоток, но Пуго сказал, что ее лучше сохранить. На всякий случай.
Как в воду глядел трехглазый шам. Вот рубашка и пригодилась. По ее запаху Шуб вычислит Тима в три счета с расстояния в десять шагов. Пусть Шуб и балбес, но нюх у него острый, как у крысособаки. Да и Убош свой нос не на помойке нашел.
– Давай, Шуб, иди первым, я прикрою, – прошептал Убош. – Под арку и вдоль штены. Я жа тобой.
– А пошему я пегвым должен? – заартачился Шуб. – Ты командиг, ты пегвым и иди.
– Прекратить ражговоры, – прошипел Убош. – Опять в ухо жахотел, раждолбай?
Он вытащил из-за пояса «кинжал самоубийцы» и больно ткнул Шуба в ягодицу.
– Ой, – не сдержался тот.
– Выполняй прикаж, балбеш. А не то кажню, как дежертира.
Шуб судорожно шмыгнул носом и шагнул под арку сросшихся стволов дворового дерева.
– Шмелей, – прошипел Убош. – Дампы не трушат. Я иду шледом.
Сам Убош никогда не трусил, потому что был настоящим, чистокровным «мусорщиком». А вот Шуб иногда вел себя неподобающе высокому званию дампа. Что наводило на подозрение о чистоте его породы. Не иначе как мамаша Шуба спуталась однажды с каким-нибудь бродячим вормом. Не зря он такой кикиморой уродился, рожу от задницы не отличишь. И трусость, наверное, от папаши передалась.
Но сейчас происхождение Шуба не имело принципиального значения. Ибо отступить он уже не мог ни при каких условиях. Собравшись с духом, мутант сделал еще один осторожный шаг. И еще один. Его угловатая фигура почти растворилась в темноте под «аркой».
Убош, поколебавшись, двинулся следом. Он не хотел упускать Шуба из вида. Мало ли что взбредет в голову придурку? Еще сунется раньше времени в коридор и наткнется на маркитантов. А те ведь «Стой, кто идет?!» кричать не будут. Начнут палить, и крендец всей операции.
И тут, словно щупальце огромного осьминога, откуда-то сбоку к Шубу кинулась плоская тень. «Лиана!» – понял Убош. Но не крикнул, чтобы предупредить напарника. И не из-за того, что боялся поднять шум. Просто горло вдруг перехватило судорогой.
А через секунду стало поздно, потому что лиана обвила шею Шуба смертельной удавкой. Он пискнул, дернулся и сразу же захрипел. Попытался перерубить лиану кинжалом, да не успел. Два щупальца, спустившись сверху, обхватили Шуба за растопыренные плечи и резко вздернули, отрывая от земли. Еще через миг тело дампа беспомощно трепыхалось вверху тряпичной куклой.
Убош осторожно попятился назад, опасаясь привлечь дополнительное внимание древесного монстра. И вдруг почувствовал за спиной шевеление. Резко крутнувшись на пятках, он рефлекторно, ничего не видя, взмахнул перед собой длинным клинком кинжала. И услышал характерный свиристящий звук рассекаемой надвое веревки – щщелс!
Это отчаянное и спонтанное движение кинжалом спасло Убошу жизнь. Лиана уже готовилась захлестнуть ему шею, но дамп отсек от хищной твари кусок длиной с полметра. Обрубок, напоминающий очертаниями зубастого прыгающего червя, по инерции дотянулся до груди Убоша. И с чавканьем впился в рыхлое тело «мусорщика» своими острыми присосками.
Убош упал на землю, инстинктивно увеличивая расстояние до верхней части стволов плотоядного дерева – именно оттуда тянулись к жертве убийственные щупальца монстра. Перекатился на несколько метров в сторону, удаляясь от «арки смерти», и уже здесь, в относительной безопасности, отодрал от себя кусок лианы. Потом, вымещая бессильную злость, искромсал «червяка» ножом.
О придурковатом напарнике, попавшем в смертельную ловушку, Убош не переживал – на войне как на войне. Лишь подумал о том, что утром маркитанты обнаружат свеженькую мумию и наверняка всполошатся. И так как при Шубе остался кинжал с навершием «мертвая голова», то подозрение в попытке диверсии может пасть на дампов. Следовательно, ему необходимо на рассвете покинуть территорию Стадиона и доложить обо всем Бужыру.
Подумав об этом, Убош с такой силой сжал челюсти, что раскрошил кончик одного из клыков. Вопреки желанию, он не сумел уничтожить изменщика Тима, опозорившего их клан. И перед Бужыром выслужиться не сумел. Ах, какая досада!
Но часы мерзкого хомо все равно сочтены. Как и его вонючей самки. Не будь он Убошем, сто сколопендр им в задницу!
Глава шестая
Право первой руки
Сергей Латыпов досмолил до конца очередную цигарку, не заметив, как тлеющий огонек обжег пальцы. Хотел сделать очередную затяжку и вдруг увидел, что от самокрутки почти ничего не осталось – лишь кусочек бумаги и несколько крошек табака. Вытащил из напоясной сумки кисет, но обнаружил, что тот пуст. Это он что же, все выкурил? То-то во рту такая горечь…
Старшина посмотрел на крепостную стену, тянувшуюся вдоль плаца, но почти ничего не разглядел. В глазах все как-то странно расплывалось и расслаивалось, словно лил сильный, обложной дождь. Тогда он провел по лицу ладонью и вытер с глаз слезы. Надо же, он, получается, плакал…
Полчаса назад ему сообщили о смерти дочери. О том, что девочка тяжело заболела, старшина узнал вчера вечером. Доложив Якубу об итогах разведывательного рейда, он сразу отправился в круглосуточные ясли. Маришке еще не исполнилось двух лет, и Латыпов отдал дочь туда после смерти своей матери. Не мог он со своей службой нормально воспитывать ребенка, лишь навещал.
По дороге завернул в лавку, купил леденцов. Брал и для дочки, и для других ребятишек – ведь в яслях, в основном, воспитывались сироты. Но Маришку так и не увидел. Заведующий сказал, что дочь вместе с еще несколькими ребятишками еще накануне положили в карантинный блок. Мол, дифтерия. И заболевших детей изолировали, чтобы не возникло эпидемии.
Уже тогда у Сергея возникло дурное предчувствие. Дифтерия считалась среди капитолийцев едва ли не самым опасным заболеванием для детей, особенно маленьких. Он тут же пошел в лазарет. К дочери его не пустили, но лекарь, кося в сторону, сказал, что состояние тяжелое. Теперь все в руках Юпитера, надо ждать и надеяться на лучшее.
Чтобы отвлечь себя от тяжелых мыслей, Сергей направился в оружейную мастерскую. Там и просидел почти до утра, вытачивая детали для ручного пулемета – он возился с ним больше месяца и, вроде бы, почти довел до ума. Там и уснул прямо на топчане.
Разбудил его один из мастеров-оружейников, пришедший после завтрака на работу. Латыпов, ополоснув лицо под умывальником, сразу же поспешил в лазарет. Но чем ближе он подходил к карантинному блоку, тем тяжелее становилось на сердце. И предчувствия не обманули…
В лазарете узнал, что Маришка скончалась под утро. Попрощаться с телом ему не разрешили – мол, категорически запрещено. Да и поздно уже. Согласно действующему в Капитолии специальному закону, тела всех умерших от инфекционного заболевания сразу сжигались в кремационной печи – чтобы избежать дальнейшего распространения инфекции.
