Улыбка Брайтона погасла.
– Скажите, как вам нравится работа в Хансене?
– Вполне, – сказал я.
– Это далеко от Индианаполиса.
Он застал меня врасплох.
– Что?
Я уже не так ясно понимал, о чем идет речь. Под ногами осыпался песок.
– Далеко от вашей работы для QSR. Вам не кажется, что двойная щель отвлекла вас от вашей главной темы?
– Откуда вам известно, что я работал на QSR?
– Я же говорил, что наше предприятие располагает экспертами.
Я уставился на него через стол.
– Дилетант, говорите?
– Можно сказать и так.
Я оглянулся на Забивалу. У него между бровями пролегла морщина. Он тоже понял: что-то случилось.
– У вас передо мной преимущество, – заговорил я, переводя взгляд с одного на другого. – Я только сейчас заметил, что за все время беседы вы не упомянули, чем, собственно, занимаетесь.
Вот где видно истинное мастерство златоуста. Проговорить час, ничего не сказав. Разглагольствовать, не позволяя собеседнику заметить, что все эти слова, сотни слов – пустое сотрясение воздуха.
Моя прямота, кажется, позабавила Брайтона.
– У нас своя компания, – ответил он мне. – Очень маленькая и специализированная. Инвестиции и исследования. Купля-продажа. И еще частные пожертвования. Мы ведем себя тихо, но держим ухо востро.
– А откуда вы знаете Джереми?
– Кого?
– Джереми. Администратор, который устроил этот обед.
– А, вы о мистере Боннере. Мы с ним не знакомы. По крайней мере лично не знакомы. Конечно, познакомиться с выдающимся сотрудником другой фирмы порой непросто, но нет непреодолимых препятствий. Мы при необходимости бываем очень убедительны, и вы поразитесь, как много можно достичь, правильно построив телефонный разговор.
– Да, поразительно.
Брайтон пригубил вино.
– Звонок вашему нанимателю, предложение, сделанное от нашего имени… и вот мы здесь. И с удовольствием пользуемся возможностью вас поздравить. И предложить поощрительную премию.
– Поощрение? – Я не сумел скрыть недоверия. Трудно было ждать хорошего от этих двоих.
– За переход к другой теме.
Это могло бы прозвучать угрозой – в устах другого человека. Или в другом месте – не в многолюдном ресторанном зале среди улыбающихся официантов и тихо звучащей откуда-то музыки. Или это могло бы прозвучать угрозой, если бы я счел нужным ее расслышать.
– Меня и нынешняя устраивает.
Улыбки по ту сторону стола погасли. Брайтон сверлил меня взглядом.
– Я вижу, вы правы. Каждому человеку свое место – я твердо в это верю. И нетрудно заметить, что вы – на своем.
– Зачем вам понадобилась эта встреча?
– Чтобы вас поздравить, как я уже говорил.
Брайтон положил салфетку на тарелку и дал знак принести счет. Потом снова посмотрел на меня.
– В 1919 году, – заговорил он, – некий англичанин получил должность профессора в Пекине, где изучать кровеносную систему можно было исключительно на трупах. Полиция в те времена обеспечивала бесперебойное снабжение телами, обычно удавленными или обезглавленными, их легко можно было купить. Когда анатом пожаловался, что у всех экземпляров для препарирования повреждены шеи, следующую партию трупов ему прислали еще живыми, связанными и с мешками на головах, с просьбой предать их смерти удобным ему способом. Хотите знать, как он поступил?
Я кивнул. Еле шевельнул подбородком.
– Профессор их вернул. Полагаю, он был недостаточно предан науке. – Зубы Брайтона приоткрылись в улыбке. – А насколько ей преданы вы?
Я рассматривал сидящего напротив человека. Костюм за пять тысяч долларов. Хищная улыбка. Я не понимал, что за игру ведет Брайтон, зато сумел понять, что противник мне не по силам. Отодвинув стул, я поднялся:
– Благодарим за обед, джентльмены.
Забивала встал вместе со мной.
– Спасибо вам, Эрик, – ответил Брайтон. – Было очень приятно.
Поднявшись, он протянул руку. Когда я ответил, он сжал мою ладонь и второй, не давая выдернуть.
– Напоследок еще один вопрос. Через несколько дней состоится эксперимент Роббинса. Какого исхода вы ожидаете?
– Не берусь гадать, что из двух, – сказал я.
– Вы говорите, «из двух», как будто возможны только два результата.
– Разве не так? Коллапс или произойдет, или нет.
Я почувствовал, как усилилась хватка на моей руке.
– Думаю, что вы, мистер Аргус, запустили ход событий, в которых совершенно ничего не понимаете.
Мне показалось, что Брайтон решает, добавить ли что-то еще. Его ладонь разжалась.
– Впрочем, полагаю, очень скоро мы все увидим.
– У меня ни в том ни в другом варианте нет никакой корысти, – напомнил я и потянул к себе руку. – Я в это дело не ввязываюсь.
– Боюсь, что глубже, чем вы, ввязаться просто невозможно.
Подошла официантка со счетом. Повинуясь знаку Брайтона, она оставила кожаную папку на столе и исчезла.
Брайтон снова сел.
– У каждого есть своя корысть, – сказал он. – Тот, кто это отрицает, лжет. – Открыв папку, он подписал чек несколькими острыми штрихами. – Все дело в перспективе вашего клинка.
17
Назавтра мы с Забивалой пропустили послеобеденные доклады и раньше всех уехали в аэропорт. В такси почти не разговаривали.
В аэропорту, между контролем и нашим выходом на рейс, я заметил на висящем под потолком экране знакомое лицо. Роббинс. Лицо ожило. Руки жестикулировали в такт речи. Он походил на политика, пункт за пунктом выкладывающего свою программу во время дебатов.
Я притормозил под телеэкраном, выхватывая обрывки монолога. Что-то о деонтологической этике и депривациях. Словам не хватало контекста, а контексту – смысла, зато экстаз оратора бросался в глаза. Пауза для улыбки и масленый голос:
– Завтрашний опыт это докажет.
На экране мелькнула еще одна говорящая голова – непременный оппонент с таким же искренним лицом. Субтитрами поползли гарвардские степени.
– Он слишком далеко заходит в своих выводах, – говорил оппонент. – Наука не подтверждает эту интерпретацию.
Дюжина пассажиров смотрели на экран. Другие играли с телефонами. Кое-кто спал. Аэропорт был полупустым: середина дня, середина недели. Середина жизни.
Я вспомнил вопрос Джереми: «Но что означают эти результаты?»
«Все что захочешь».
В том-то и опасность.
