В голове у меня было всё виски мира.
Я прошел дальше.
* * *
В ночь после возвращения я позвонил Забивале. Либо звонить, либо пить. Пить я не хотел. Потому что знал: один глоток – и мне уже не остановиться. Никогда.
Он взял трубку с пятого звонка. Далекий голос.
– Что завтра будет? – спросил я.
Пауза так затянулась, что я подумал, расслышал ли он меня.
– Не знаю, – сказал Забивала. Голос в трубке звучал хрипло, устало. Голос не выспался. – Онтогенез воспроизводит филогенез.
– Что это значит?
– На ранних стадиях развития мы видим жабры, хвост… истоки животного царства. Это вроде машины времени: мы начинаемся с головастика и поднимаемся все выше. С развитием зародыша мы взбираемся по филогенетическому древу, и самые новые свойства – то, что делает нас людьми, – появляются последними.
– Как это скажется в эксперименте?
– Если Роббинс ищет тот признак, что есть только у человека, нутром чую, что он ошибается: коллапс проявится на поздних стадиях. Самых поздних.
– Думаешь, это так получается?
– Понятия не имею, как это получается.
* * *
В день эксперимента мы как ни в чем не бывало вышли на работу. Мы ждали сообщений в прессе – по телевизору или по радио. Ждали деклараций.
Первым намеком, что вышло не то, чего ждали, стало молчание.
Молчала группа Роббинса. Молчали СМИ. Ни пресс-конференций, ни телеинтервью.
Просто тишина.
Объявление последовало гораздо позже.
Сатвик вернулся в лабораторию, но сказать ему было нечего. Он помогал с установкой, а к эксперименту его не допустили.
– Как ты можешь не знать? – допытывался Забивала.
– Мне не показали, – отвечал он. – Оставили за дверью.
Один день, два. Три дня.
Наконец группа выпустила краткое заявление, в котором говорилось, что опыт не дал решающего результата. Роббинс, выступая несколько дней спустя, прямо сказал, что установка не сработала.
– Не сработала? – взбеленился Сатвик. – Как это не сработала?
Мы сидели у него в кабинете, смотрели новости с экрана компьютера. Запись переслал нам Джереми с сообщением: «Вам это может быть интересно».
– Прекрасно все работало, – бормотал Сатвик. – Будь там неполадка, они бы меня вызвали.
Я нажал «Пуск». На видео Роббинс стоял перед рядом микрофонов. Пресс-конференция.
– Ошибка в самой идее опыта, – говорил Роббинс. На нем был строгий костюм, вспышки камер отражались в голубом экране фона. Лицо выражало уверенность в себе, тон был взвешенным. – Условия постановки эксперимента на беременных женщинах исключают точную оценку результатов… Мы не получили осмысленного ответа.
Он предложил задавать вопросы. Но ответы были все теми же.
Установка не сработала.
Порок механизма.
Бессмыслица.
Я закрыл ролик.
– Все работало, – повторил Сатвик. – Ему результат не понравился.
– Да, – кивнул Забивала, – думаю, так и есть. Лжет.
Но, конечно, истина оказалась не так проста.
И узнали мы о ней, конечно, не сразу.
18
Сатвик на несколько недель зарылся в работу. В его лаборатории горел свет, завалы электроники на столах складывались в новые схемы. Его ячейка для писем наполнялась, пустела, снова наполнялась.
Я проснулся в семь часов. Дрожащие руки, холодный фаянс. Скверное утро, давно такого не случалось. И снилось плохое. Во сне разворачивалась темнота – видения из детства.
Я приехал в лабораторию к восьми.
Сатвика застал уже в кабинете. За эти недели у него отросли волосы. Концы стали темные, а у корней – соль с перцем. От этого он выглядел неряшливым – каким прежде не бывал. Прежний Сатвик пропал, его место занял тощий человечек с загнанным взглядом.
Он укладывал коробку, загибал картонные клапаны крышки.
– Куда-то собираешься?
Сатвик вскинул голову. Я его напугал.
– Пакую оборудование. В дорогу.
– Куда?
– Один проект.
Я вошел, вспоминая, как впервые сказал ему это слово. Слово, с которого все началось.
– Какой проект?
– Надо кое-что проверить, – отозвался он, закончив с коробкой и потянувшись за клейкой лентой. – Расскажу, когда вернусь.
– А почему не теперь?
– Может, я ошибаюсь, и ничего не выйдет.
– Джереми знает, что ты уезжаешь?
– Я ему сообщил имейлом. Узнает, когда посмотрит почту.
– Ты слишком много работаешь. Помнишь, когда ты мне это сказал?
– Помню, – кивнул он.
– Люди забывают, что когда-нибудь умрут.
Он улыбнулся. Впервые после эксперимента Роббинса. На минуту передо мной возник Сатвик, которого я видел в первые дни работы.
– Это другое дело, – сказал он.
– В каком смысле?
– Это я должен сделать.
Я кивнул, принимая ответ, хотя он мне не понравился. В голове почему-то всплыла сказка про царевичей.
«В птицу».
Меня снова поразило, насколько Сатвик переменился. Из-за эксперимента. Из-за меня.
Осмотрев комнату, я не заметил недостачи. Трудно было догадаться, что попало в коробку.
– Тебе помочь?
Он покачал головой.
– Нет, справлюсь. – Оторвав кусок ленты, Сатвик заклеил коробку. – Вернусь через неделю.
– Зачем тебе это?
– Затем, что Роббинс солгал, – сказал он. – Эксперимент не провалился.
– Ты тут ни при чем. Не лезь в это дело.
– Не могу, – сказал он.
Я смотрел на него. Сатвик – четвертый царевич, он всегда таким был. «В птичий глаз». Он не умел «не лезть».
Подняв коробку, он двинулся к выходу.
– Ты осторожней там.
Я смотрел ему вслед.
– И ты, друг мой.
* * *
Правда накатывала волнами. Первая попала в новости на следующий день – Роббинс не сумел помешать ее медлительному приливу. Я только потом сообразил, что Сатвик, видимо, знал. Должно быть, поймал какой-то намек в Сети.
Правда состояла в том, что некоторые зародыши прошли испытание. Точно как надеялся Роббинс. На «Ютьюбе» всплыло видео. Загружено анонимом. Утечка из ближнего круга Роббинса. Улыбающаяся мать, над ней склоняются доктора – из живота тянется проводок диода. Сам Роббинс виден на нескольких дополнительных экранах, ждет результата.
