Некоторые зародыши вызвали включение зеленой лампочки индикатора. Вызывали коллапс волновой функции.
А другие нет. И видео с ними тоже всплыло.
Те же медики. Другие пациентки.
Взволнованные голоса:
– Попробуй еще.
– Еще раз.
Встревоженное лицо матери. А свет не загорается, не светится зеленым, что ни делай.
– Что это значит? – В голосе матери паника. – С моим ребенком все нормально? Что это значит?
Ролик за роликом. Дюжина животов разной величины. Два совсем разных результата. Большинство эмбрионов обрушивали волновую функцию. Но не все.
И срок беременности не играл никакой роли.
* * *
Сатвик не вернулся ни через несколько дней, ни через неделю.
На десятую ночь меня вырвал из кошмара звонок.
– Нашел одного в Нью-Йорке, – говорил Сатвик.
– Что? – Я тер глаза в попытке проснуться. Понять слова в трубке мобильника.
– Мальчик. Девять лет. Я проверил его на ящике, он не обрушивает волновой функции.
– О чем ты говоришь?
– Он смотрел в ящик, но коллапса волны не было.
Я заморгал в темноте. Сатвик понял первым. Раньше нас всех. Что верно для эмбрионов, верно и для остальных.
«В птичий глаз».
– Что с ним не так? – спросил я.
– Ничего, – ответил Сатвик. – Нормальный мальчик. Нормальное зрение, нормальный интеллект. Я перепроверил пять раз, картина интерференции не исчезает.
– А что было, когда ты ему сказал?
– Я не сказал. Он стоял там и так смотрел на меня…
– Как?
– Как будто уже знал. С самого начала знал, что не сработает.
* * *
Дни превращались в недели. Испытания продолжались. Сатвик нашел еще нескольких. Много.
Он ездил по стране, отыскивая это неуловимое, идеальное скрещение волосков и набирая статистику. Он собирал данные, пересылал их факсом в лабораторию – на хранение.
Я представлял его на том конце линии – в темной комнате мотеля, измученного борьбой с бессонницей и страшным одиночеством своего дела.
Забивала искал утешения в построении сложных филогенетических деревьев, зарывался в кладограммы. Но утешения в них не находилось.
– Нет там кривой частотного распределения, – жаловался он мне. – И равновесие между этническими популяциями не нарушено – не за что уцепиться.
Он перелопачивал собранные Сатвиком данные в поисках хоть какой-то закономерности.
– Распределение случайно, – говорил он. – Не вижу связи.
– Может быть, ее и нет?
Он покачал головой.
– Тогда кто они такие? Какое-то пустое множество? Неиграющие элементы недетерминированной системы?
У Сатвика, естественно, были свои соображения.
– Почему не ученые? – спросил я его как-то ночью, прижимая к уху трубку. – Если разброс случайный, почему никто из нас?..
– Самоотбор, – ответил Сатвик. – Если ты – элемент недетерминированной системы, к чему тебе наука?
– О чем ты говоришь?
– К упорядоченному поведению способны многие виды, – пояснил он. – Оно еще не означает сознания.
– Речь-то о людях, – возразил я. – Не может это быть правдой.
Я еще не договорил, а уже мечтал взять свои слова обратно. Сколько раз они произносились в квантовой механике? «Это не может быть правдой. Так быть не может».
– Факты есть факты, – напомнил Сатвик. – Твои глаза – двойная щель.
– А кто-нибудь из них знал, на что ты их проверяешь, зажигая перед ними лампочку? Они знают, что не такие, как все?
– Один, – сказал Сатвик. И минуту молчал. – Один знает.
* * *
Много дней спустя он последний раз позвонил мне ночью. Из Денвера. Его последний звонок.
– Думаю, нам нельзя было этого делать, – удивительно резко проговорил он.
Я, протирая глаза, сел на кровати.
– Чего делать?
– Нельзя было собирать эту штуку, – сказал он. – То слабое место реальности, о котором ты толковал… думаю, нам не положено было использовать его таким образом. Для проверки.
– О чем ты говоришь? – Свет фонаря с парковки косо падал в окно, рисовал бледную полосу на полу. За ночь комната выстывала. – Что случилось? – спросил я.
– Я снова видел того мальчика.
– Кого?
– Мальчика из Нью-Йорка, – повторил он. – Я его сегодня видел. Он ко мне приходил.
Голова у меня еще не работала. Я мучительно пытался понять.
– Мальчик… – Я еще не проснулся, мне бы кофе выпить. – Чего он хотел?
– Думаю, он приходил меня предупредить.
И Сатвик дал отбой.
19
Я еще несколько дней пытался ему дозвониться, но Сатвик не отвечал. Словно пропал с лица земли вместе со своей шкатулкой. Звонки сразу перебрасывались на голосовую почту. Я проводил ночи в лаборатории, спал на кушетке. В лаборатории меня застал звонок от его жены.
– Нет, – ответил я, – с понедельника.
Она плакала в трубку:
– Он каждый вечер звонил домой. Ни разу не пропустил.
– Уверен, с ним все хорошо, – солгал я.
После разговора я взял пиджак, ключи и вышел. Прокатная машина блестела под фонарями парковки.
«Они знают, что не такие?» – спросил я его.
«Один, – ответил он. – Один знает».
Я нажал газ, вылетел на дорогу на желтый свет.
Чем сложнее система, тем больше в ней может поломаться. Об этом говорил Забивала.
Всё поломалось. Прожектор. Моторчики для коллапса волны. Может ли прожектор увидеть темноту, если видит только свет?
На шоссе я вылетел через две минуты.
* * *
Стук в дверь.
Ее лицо в щелке.
– Джой, – сказал я.
Она оставила дверную створку качаться, повернулась и ушла в глубину квартиры. Слов не было. Они пришли много позже.
В постели она прижалась теплой щекой к моему плечу. Я рассказал ей про Сатвика. Про звонок его жены.
Она лежала молча, не заговаривала. В темноте у нее была форма. Изгиб бедра.
– Каждую ночь снятся кошмары, – сказал я.
– Они пройдут.
– Что ты понимаешь в сновидениях?
Она по голосу услышала, что это вопрос, а не насмешка.
