– Я допускаю разные точки зрения.
– Вы никогда не задумывались, почему Вселенная устроена так, как устроена? Гравитация, электромагнетизм, различные внутриядерные взаимодействия – относительные и абсолютные силы и величины уравновешены на лезвии ножа. Сдвинь их совсем чуть-чуть – получишь вакуум.
– Антропный принцип, – напомнил я.
Он кивнул.
– Да, не будь эти силы именно такими, не было бы нас, способных их вычислять, – конечно же! Но возможен и несколько иной взгляд: Вселенная должна быть именно такой, как она есть, чтобы оставаться наблюдаемой. – Он подался ко мне через стол. – А то, что не наблюдается, существует или нет? – Он повернул ручку на коробочке, и у меня над ухом зазвенела оса. – Что, если Вселенная нуждается в нас не меньше, чем мы в ней? Великое сотрудничество. А без нас… – он взглянул на пляшущие песчинки, – она просто взбаламученная корчащаяся масса.
Он вдруг ударил по столу так, что все устройство содрогнулось.
Песок стек с пластинки, засыпав все вокруг, а то, что осталось, медленно сложилось в новый узор, отчетливый и ясный на белой поверхности. Ряд плавных изгибов, как на крыле бабочки.
– Как вы думаете: Вселенная хочет, чтобы ее наблюдали?
– Вселенная не может хотеть.
– Вы так уверены?
– Если вы ведете речь о подобии сознания, то…
– Обладай Вселенная сознанием, она бы в вас не нуждалась. Нет, – продолжал Брайтон, – я имею в виду более тонкую мысль. – Обойдя стол, он выключил коробочку. Гул стих, и песок перестал двигаться, узор застыл, словно увековеченный тишиной. – Гейзенберг говорил, что частицы скорее потенциальны, чем действительны, однако вот они перед вами. – Он снова взял шар-биток. – Я заметил, что когда физики хотят точно описать действительность, они говорят о ней формулами: стоит им перейти к общим понятиям, их не отличишь от монахов.
– К чему все это? – Я не уловил связи.
– Есть одна пещера с признаками постоянного обитания на протяжении двадцати тысяч лет. Двадцать семь футов культурного слоя накапливались поколения за поколением еще до зачатия цивилизации, и ни одного нового артефакта, ни одного изобретения. Вы представляете? Неизменное селение – как в платоновской теории форм. Не просто селение – платоновский идеал, и картины на стенах в том же стиле, как рисовали восемнадцатью тысячами лет раньше.
Он совсем меня сбил.
– Это тут при чем?
– Теперь все меняется быстрее. Ускоряется. Внуки людей, живших без электричества, гуляют по Луне. У нас теперь есть атомная энергия, микрочипы, беспроводная связь со всем миром, умещающаяся в кармане. И что изменилось? Оглядитесь вокруг – увидите. Новое прорывается повсюду. Прислушайтесь – и вы можете услышать.
Он закрыл глаза, лицо безмятежно застыло.
– Что услышать?
– Трубу Гавриила. – Он смотрел на меня, расплываясь в улыбке. – Вы спрашивали, зачем вы здесь, Эрик, – вот вам ответ. Пришло время абераксии.
31
Охрана провела меня по коридору. Мы миновали библиотеку, где прежде сидел Сатвик, но его кресло опустело. В передней мы прошли по белому ковру, и я отметил, что красный мячик исчез. Поискал его глазами, но не нашел. Меня проводили в новый коридор и, свернув мимо кухни, подвели к тяжелой деревянной двери со стальным засовом. Высокий отпер ее ключом и втолкнул меня внутрь. За спиной щелкнул замок. Развернувшись, я пнул дверь так, что зазвенели петли.
– Эрик.
В темноте я различал только силуэт.
– Сатвик?
– Боюсь, что так. – Силуэт сдвинулся. – Здесь меня держат ночью, – пояснил он. – Моя комната. Теперь и твоя тоже. Я знал, что ты приедешь.
– Откуда?
– Они положили на пол второй матрас. Зачем бы еще?
– Что это за комната? – спросил я.
– По-моему, бывший чулан, только они убрали полки.
– Понятно, почему нет окон, – кивнул я. – И расположен он посреди квартиры, так что криков никто не услышит.
– Вчера ночью здесь кричали, – понизив голос, сказал Сатвик. – Довольно громко. Непохоже, чтобы их это волновало.
– Кто кричал?
– Из другой комнаты. Я не видел кто. Сюда его не приводили.
Я вспомнил пятна на бильярдном столе, но решил о них не упоминать.
– А что теперь?
– Будем спать.
– Нет, я хотел спросить, что с нами будет. Что они с нами сделают?
– Не знаю. Мне не говорили.
Темнота вдруг стала тесной. Воздух – горячим и душным. Пусть здесь и есть вентиляция, я усомнился, что воздуха хватит на двоих, и подумал, не найдут ли наутро два синих от удушья трупа. Эту мысль я отбросил – паранойя.
– Как они до тебя добрались?
– Взяли с улицы. Я пытался бежать. Они и машину мою заполучили.
Машину. Это объясняло ту ночь в лаборатории.
– И мальчика они использовали, – добавил он.
– Мальчика из Нью-Йорка?
– Он теперь с ними. Думаю, с самого начала был с ними. Брайтон заставил меня его проверить – хотел увидеть.
– И что?
– Мальчик, как и в прошлый раз, не вызвал коллапса волны. Были и другие такие. Брайтона я тоже проверял, он не сразу заметил. Я решил, что надул его, но, может быть, это он меня надул.
– Он такой же, как тот мальчик?
– Нет, – возразил Сатвик, – с Брайтоном другое.
– Какое еще другое?
Сатвик замялся.
– Трудно сказать. Он смотрел всего несколько секунд, у меня нет уверенности.
– В чем уверенности?
– Похоже, что у него был выбор, – сказал Сатвик. – Он мог выбирать, волна или частица.
* * *
После этого мы молча сидели в темноте. Потом он стал рассказывать о поездке по стране в попытке понять: что же проверяет двойная щель.
– А в «Высокопроизводительные» зачем ездил? Я так и не понял.
– Получил сообщение, – сказал Сатвик. – На машину прилепили записку с адресом. «Гугл» выдал, что они связаны с твоими прежними работами.
– От кого сообщение?
– Там было только имя. Викерс. Я думал узнать больше, но не узнал. Теперь думаю, это готовилась ловушка. На следующий день они меня поймали.
После новой долгой паузы я сказал:
– Надо искать выход.
– Охрана здесь проворная, – ответил он. – Посмотри на мой лоб. – Я почувствовал, как он шевельнулся в темноте. – Ты с моими говорил?
– Нет, – сказал я.
– Скучаю по дочке. Волнуюсь: что, если я не вернусь домой?
