– Бред. Нет у меня никакой темы.
– Ваше имя попало в список до перехода в «Хансен». Из-за какого-то исследования, которое вы начинали. Или к которому подбирались.
– Вы на них работали и не знаете из-за чего?
– У меня не ко всем материалам был доступ. Другие аналитики отслеживали другие имена. На совещания, к решениям я не допускалась. Знаю только: он считал, что вы на пороге чего-то важного. Открытия, которое может двинуть все вперед. Вот почему вы должны были умереть.
Голова у меня кружилась. Слишком много всего. Слишком безумно.
– Вы мне рассказываете о тайном заговоре по убийству ученых? – съязвил я. – Не могли они просто исчезать – возникли бы вопросы. У нас есть закон, следователи, репортеры.
Викерс снова мотнула головой.
– Вы не представляете их могущества. Деньги и влияние – это далеко не все.
– Я был свидетелем убийства. Видел, как умер Сатвик. Его застрелили у меня на глазах. Я дам показания.
– Стоит вам выйти с этим на публику, и вы не доживете до утра.
Я всматривался в ее лицо, искал правды. Может, она запугивает меня, чтобы был сговорчивее? Или сама в это верит? Я вспомнил Роббинса за стеной охраны. «Не вы один теряли людей». Если Роббинс что-то знал, он не обратился с этим к слугам закона. Вероятно, у него были на то причины.
«Вы бежите, а они вас ловят».
– Вам нужны доказательства, – повторила она и снова полезла в карман пиджака. Достала газету, открытую на середине и сложенную заново. Викерс протянула ее мне. – Сегодняшняя, – пояснила она. – Вот почему я не встретила вас здесь вчера. Знала, что вы потребуете доказательств.
Заметка располагалась на середине страницы. Я прочитал заголовок.
«В автомобильной аварии погиб человек». Я выхватил имя Сатвика. Сердце у меня упало. Ни слова о стрельбе. Ни слова о других погибших. Ни намека на грязную игру. Газета утверждала, что он скончался от ударной травмы.
– Но его застрелили, – сказал я. – Я видел.
– Газета другого мнения.
* * *
Еще через двадцать ярдов мы вышли к крайнему зданию. Большой склад из шлакоблочных плит и стали. Я увидел под его стеной припаркованную машину. Серый седан, такой же как миллионы других серых седанов. Такая машина легко теряется в толпе.
Викерс повернулась к солнцу; профиль был резким и острым, как из камня высечен.
– Идемте. – Она поманила меня к проему в стене. Дверь, если когда-то и была, давным-давно пропала.
Мы прошли по узкому проходу. Глаза не сразу приспособились к темноте, а мы уже оказались в сумрачном коридоре.
Она посматривала на меня на ходу, но в тени не разобрать было выражения лица.
– Абераксия тоже известна под разными именами, – заговорила она. – Эберрин, эберекс, аксиерра. – Она отвернула лицо. – И еще – блуждающая ось, ось колебаний. По результату действия. – Мы вышли к новому дверному проему. – Входите.
От ее слов в памяти проскочила искра.
– Брайтон говорил об оси мира.
– Что сказал? – насторожилась она.
– Что в мире есть вещи, не видимые глазу.
Мы оказались в просторной комнате, и через секунду я увидел.
– Он прав, – сказала Викерс. – И здесь мы видим след одной из таких вещей.
У стены было устроено рабочее место. Завалы бумаг, карт. Даже если когда-то здесь находился склад, теперь он служил другой цели.
Мой глаз уловил быстрое движение. Серая тень мелькнула над самым полом.
Я проследил движение среди теней – с переменой направления, слишком размеренной для живого существа. Скорее механической. И тут я понял. В центре комнаты был подвешен на длинной проволоке тяжелый груз.
– Добро пожаловать к маятнику, – сказала Викерс.
37
Груз качался на подвесе длиной тридцать футов. Железный шар на одной тонкой нити.
– Большой… – выговорил я. Сказал первое, что пришло в голову. Маятник был так велик, что часть его дуги над полом выглядела почти прямой линией.
– Чтобы он работал как надо, проволока должна быть не меньше тридцати футов, – объяснила Викерс. – Хотя можно и короче, если устранить влияние воздуха. Но здесь оно не корректируется, пришлось компенсировать величиной. Груз почти в десять фунтов.
– Как я понял, это не просто маятник?
– В том-то и красота, что просто. Любой маятник на Земле будет действовать так же.
– Как именно?
– Описывать дугу в трехмерном пространстве. – Она прошла в комнату. – Пока качается, маятник отмечает прецессию Земли. Вот эти шпильки показывают сдвиг.
Она указала на чисто выметенный бетонный пол, и я увидел простые гвоздики, стоящие на шляпках, образуя большой круг. Стоунхендж из гвоздиков. Шагнув ближе, я рассмотрел, что дюжину гвоздей сбило движением маятника. Шесть на одной стороне круга, шесть на другой.
– Так он со временем сдвигается.
– Ошибаетесь, – возразила она. – Маятник точен, как штурманский компас. Смещается не маятник относительно комнаты; наоборот, вся Земля движется под маятником – описывает дугу в пределах спирального рукава Млечного Пути – как и сам рукав движется относительно… чего, собственно? Назовем это большим межзвездным фоном. Или тканью пространства-времени, если вы верите в ее существование. Вы никогда не задумывались, нет ли во Вселенной невидимых лей-линий? Координатной сетки, от которой можно отсчитывать остальное?
– Ничего подобного не существует.
Она кивнула на пронесшийся мимо железный шар – размытое серое пятно. Вушшш! – и порыв ветра.
– Вы считаете детерминированную Вселенную парадоксом, но попробуйте тогда объяснить Вселенную, где этот маятник каким-то образом знает, как она ориентирована. Эйнштейн жаловался на «жуткое дальнодействие», и вот оно, перед нами. – Она указала на маятник. – Никто на самом деле понятия не имеет, отчего так происходит.
– Брайтон говорил о волнах, – вспомнил я. – Волна подразумевает направленное движение.
Кивнув, Викерс перешла к рабочему месту. Таблицы и карты.
– Волны – понятно, а что насчет среды? Легко рассуждать о волнах, но, что мы, собственно, видим, когда видим материю? Вот почему физики иногда проговариваются, что рассматривают Вселенную как своего рода информацию.
Она взяла в руки книгу, лежавшую на стопке бумажных карт. Большой тяжелый том. Бросила мне.
Я поймал. Увидел закладку и открыл на отмеченной странице.
И удивился.
– Искусство Ренессанса?
На странице был изображен трубящий в рог архангел Гавриил. Все ангелы небес выстроились за ним, образуя круг, уходящий в забвение. В этом круге крыльев было нечто фрактальное и прекрасное – словно в орнаменте скрыли загадочную мандалу.
