– В таких случаях, – продолжала Мерси, – запоминаешь в основном тот путь, с которого вышел. А не тот, на который тебя притянуло. Хотя кое-что просачивается. Вроде проблесков воспоминаний. Но они словно бы о том, что было не с тобой. Вот это… – она приподняла ладонь, – случилось с кем-то другим.
– А выглядит будто с тобой.
Она покачала головой.
– С другой версией меня. Со мной было намного хуже.
* * *
Мы миновали поворот и выехали на полого уходящую вниз равнину, которая открылась вдруг на много миль.
Рассказывают, как люди гибли в пустыне, когда у них ломалась машина. Я легко верил таким историям. Люди зависят от милости своих инструментов.
Ландшафт был пустынным – сухим, бесприютным. Бурьян, камни и низкие увечные деревья. Я прищурился, всматриваясь сквозь грязное окно.
Что-то стояло впереди, примерно в полумиле.
Мерси тоже увидела. Она остановила машину и плеснула на ветровое стекло моющим средством. Драгоценная жидкость стекала, оставив в пыли полоски.
Ярдов тридцать между низкими холмами – там земля была зеленее, поросла травой и цветами, а над ней зонтиком распростерлось огромное корявое дерево – редкость в этой засушливой стране, и под его ветвями притулился маленький ветхий трейлер, колебавшийся в летнем мареве.
Мы насмотрелись на такие трейлеры за последние дни – их было много на окраинах городков. Часто их окружали горы мусора и разбитые машины. Но этот стоял посреди пустыни.
– Ничего не изменилось, – сказала Мерси.
Она тронула машину с места, и мы стали медленно подниматься по пологому склону. Когда подъехали, я лучше рассмотрел трейлер. Первоначальный цвет замазали белой краской, чтобы он не перегревался на солнце. Никелированные части под слоем грязи стали матовыми от ударов песчинок. Даже окна помутнели – старческая глаукома, будто окна слишком много повидали на своем веку и больше не желали видеть. Вокруг валялись обломки. Лежало на боку широкое «кресло влюбленных». И стояли две машины, из которых только одна, казалось, принадлежала этой жизни – знакомый серый седан Викерс. На передней панели виднелась вмятина. Значит, она все же добралась. Колеса второй машины ушли в землю, она по брюхо увязла в красной пыли. Розоватые бока когда-то, наверное, были красными. Еще я заметил тачки, и велосипеды, и большие помятые железные ведра.
Передняя дверца трейлера оказалась открыта жаре. Жалюзи криво покачивались на ветру.
Мерси остановила машину в тридцати ярдах.
Я заглянул ей в лицо и увидел страх. Она не хотела подъезжать ближе.
– Что это за место?
– Последнее из наших укрытий, – сказала она. – Сюда Викерс привозила Хеннинга, здесь его выхаживала.
47
Мы остались сидеть. Мотор работал вхолостую.
– Мы не для того так долго ехали, чтобы здесь застрять, – напомнил я.
Она покачала головой.
– Машина пусть останется здесь – вдруг что-то пойдет не так.
– А если и правда пойдет не так?
Мерси поразмыслила над вопросом.
– Может, кто-то из нас до нее доберется.
Я покосился на нее.
– Вряд ли что-то изменится от того, где мы ее оставим.
Ей не хотелось подъезжать ближе, но и отказываться не было смысла.
– Все будет хорошо, – проговорил я. Конечно, это могло оказаться ложью. Ничего я не знал.
Она нажала кнопку управления окнами.
Было три часа, самый зной уже спал, но все равно в открывшиеся окна влился убийственный жар. Как бы не сто пять градусов. Страшно подумать, что творилось в трейлере.
Мерси нажала на газ и подала машину вперед. Остановилась в тени дерева и, выключив мотор, полезла под водительское сиденье, достала пистолет. Она сунула его за пояс на спине и прикрыла рубашкой.
Едва мы распахнули дверь и вышли, ветерок отлепил ото лба мои потные волосы. Он был сухой, как из духовки, и нес пыль пустыни.
– Идем, – позвал я.
Мы по тропинке подошли к трейлеру. На ветру покачивались поставленные много лет назад детские качели. Цепь с одной стороны заржавела до неподвижности, с другой лопнула и стекла на землю. Петли ржаво поскрипывали, когда ветер раскачивал выбеленное солнцем деревянное сиденье.
– Викерс не прожила бы так долго, не будь она осторожна, – сказала Мерси. – Хотя одной осторожности мало.
Лесенка к двери трейлера была такой же старой и выцветшей, как качели. Фанера и бруски стали серыми от солнца. Мы по покосившимся ступеням подошли к двери.
Чтобы постучать, Мерси пришлось придержать сетчатую дверь.
– Алло? – позвала она, стукнув в мутное стекло.
Ответа не было.
– Есть здесь кто?
Отодвинув сетку, она вошла внутрь.
Там оказалось не лучше, чем снаружи. Вытертый до основы ковер между кроватью и кухней. В гостиной маленький телевизор стоял на другом, побольше. И серый промятый диван. Кофейный столик. На полке у входа дешевые стеклянные рюмки и керамические щенки, котики, слоники. На стене я увидел распятие. И еще одно. Статуэтка Девы Марии на тумбочке охраняла диван. Еще были фигурки святых разной величины и происхождения – обдуманно расставленные по всей комнате. Среди них попадались пластмассовые, какие ставят на панель в кабине. Другие, керамические, были больше и раскрашены вручную или покрыты глазурью.
– Алло? – еще раз окликнула Мерси.
В дальнем конце прохода виднелась открытая дверь спальни. Кровать не застелена. Ярко-белые простыни стекали на пол. Но в трейлере было пусто. Никого.
– Викерс, ты здесь?
Словно в ответ, сквозь открытое окно донесся звук. Старческий голос. Я сделал еще несколько шагов по гостиной и развел руками занавеску за диваном. Задний двор не слишком отличался от переднего. Пустыня, заваленная мусором. Заросшая травой и бурьяном. Двадцатью ярдами дальше на легком подъеме был устроен навес из белого брезента на деревянных подпорках, и в его тени стоял столик для пикника. За столом трудилась пара стариков. Сгорбленный седой мужчина и рядом с ним женщина, оба в дырявых плетеных креслах.
– Люди, – сообщил я, – но Викерс не видно.
Мерси подошла и тоже выглянула в окно. Долго смотрела, не отрывая глаз.
– Она здесь.
– А это кто?
– Они тут живут. Это их дом.
Старик за столом, наморщив лоб, трудился над чем-то невидимым нам. Старуха тихо бормотала, вцепившись в пожелтевшую газету.
– Они нас не заметили.
– Заметили, – возразила Мерси. – Идем.
Я вслед за ней спустился по шаткой лесенке и обошел трейлер. Трава была гуще, чем мне показалось, и жестче. Высокая трава и низкие зеленые кустики. Когда мы приблизились, старик поднял голову. Заговорил со старухой на испанском. Она бегло, без любопытства, глянула на нас и вернулась к своей газете. Я посмотрел, чем занимался старик. Его узловатые пыльцы, напрягаясь, тянули мех, отходивший как туго натянутый свитер. Старик свежевал зайца. Перед ним лежал большой мясницкий нож.
