Я снова попытался встать – ноги подгибались. Я сел.
Брайтон склонился ко мне, зашептал:
– Сейчас речь об одном, Эрик, – что скоро вы будете знать больше меня. Вы узнаете, существует ли ад.
Он прицелился мне в голову.
За его спиной шевельнулась, с трудом поднимаясь на ноги, Мерси. Брайтон тоже ее заметил и раздраженно поморщился.
Вместо того чтобы застрелить меня, он, развернувшись, выпалил в нее. Дробь ударила ее в плечо, и Мерси скрючилась, оседая на пол.
Стоя над ней, Брайтон загонял в ствол следующий патрон.
– Второй раз не встанешь, – проговорил он.
Мерси была еще жива, корчилась в красном пятне на грязном цементе. Не отползала – придвигалась ближе, ближе к Брайтону, словно торопила пулю. Когда он поднял дробовик, она не отпрянула, а наоборот, извернулась всем телом и выбросила ноги, зацепив сферу. Хрустальный шар покатился ко мне – все глаза следили за ним.
Я упал на него – последний шанс! Гладкая поверхность обожгла кожу. Стоя на коленях, я вскинул шар над головой.
Я не дал им времени опомниться. Брайтон только и успел, что в ужасе округлить глаза и выкрикнуть отчаянное: «Нет!»
Он бросился на меня, но опоздал.
Я изо всех сил ударил шаром об пол.
Время будто замедлилось, свет стал не светом – своей противоположностью, разворачивающейся чернотой. Все картины всех эпох, концерт Моцарта во всплеске помех – Брайтон крепко зажмурился, когда сфера взорвалась, и гребень ударной волны вбил ее осколки в наши тела, терзая плоть, и кости черепа заскребли друг о друга, выпевая беззвучную ноту, между тем как окружающее пространство сдвинулось – для всех чувств, кроме зрения, как в те темные мгновения моего детства, как будто я стоял прямо под паровозным гудком, а из сферы хлестала тьма – вечная моя спутница…
Полная тишина.
50
Я очнулся в белой палате.
Лежал на спине. Голова кружилась.
Позже я сумел осмотреться. Заправленная постель. Белые простыни, белые подушки.
Что-то в белизне стен показалось знакомым. Так выглядит доска для маркера, когда смотришь на нее слишком долго. Я находился в больнице.
Или мертв.
Я проверил себя, провел рукой вдоль туловища – бинтов не было. Я пошевелил пальцами ног – одеяло зашевелилось.
Я медленно выпростал ноги и спустил их на пол. Я долго стоял, ощущая, как от подошв расходится вверх холодок. Держать равновесие было трудно.
Здесь пахло болезнью и дезинфекцией. Если такова смерть, то Брайтон не ошибся – я в аду. Только ад мог превратить вечную жизнь в больницу.
Я не знаю, долго ли простоял так, пока за открытой дверью не мелькнула медсестра.
– Сестра! – позвал я.
Она остановилась, обернулась ко мне. Темные волосы связаны в конский хвост. Открытое, внимательное лицо. Блокнотик в руке. Она ждала.
Я не знал, с какого вопроса начать.
На ней была голубая больничная форма, и выглядела сестра занятой. Она надеялась, что мой вопрос ее не задержит – по лицу было видно.
– Я давно здесь? – спросил я.
Нетерпение на ее лице сменилось озабоченностью, и сестра вошла в палату.
– Давно ли?
– Да.
– Почти неделю. Разве вы не помните?
– А куда я ранен?
– Мы несколько дней как сняли повязку с руки.
– Нет, – повторил я и стал разглядывать розовую кожицу на ладони. Старый ожог – это было не одну жизнь назад. – Нет, я о других ранениях.
– Каких – других? – удивилась сестра.
* * *
Я сидел в кабинете врача.
Он отгородился от меня столом с раскрытой медкартой. Он выглядел молодо. «Слишком молод для врача», – подумал бы я, но заметил седину надо лбом. Пожалуй, он был старше, чем выглядел. Он с привычной заботой рассматривал меня. Мне подумалось, что этот взгляд доктор старательно отрабатывает перед зеркалом.
– Насколько я понимаю, у вас опять проблемы с памятью?
– Да.
– Препараты, которые мы вам давали, вызвали нежелательную реакцию. Мы рады, что вы наконец пришли в себя. Кажется, новые лекарства вам подходят.
– Как я сюда попал?
– А вы не помните?
– Нет.
– Этот препарат часто вызывает проблемы с памятью, но вы оказались особенно чувствительным. Судя по истории болезни, у вас уже бывали подобные симптомы?
– Когда?
– Опять же судя по истории болезни, в Индианаполисе.
– Нет… Мне бы надо… – Ничего не вышло. У этой фразы не было конца. Что мне надо? Не найдя ответа, я повторил вопрос: – Как я сюда попал?
– Вас нам передала полиция. Вас подобрали, когда вы бродили по улицам. Вы бредили.
– Полиция… – Я пытался уместить это в голове. Не было такого.
– Пострадали многие, – продолжал врач. – Кое-кто перенес это событие тяжелее других. Для вас неудивительно, учитывая вашу историю.
– Не понимаю.
– Мы не задержим вас здесь, после того как ваше состояние стабилизируется, – успокоил он. – Помните, мы ведь с вами об этом уже говорили?
– Не помню.
Он чуть нахмурился и записал что-то в моей карточке.
– Ретроградная амнезия. Думаю, лекарства придется полностью отменить. Как у вас с настроением?
– Нормально, – заверил я.
– А тремор?
Я на пробу вытянул руки. Пальцы дрожали.
– Гораздо лучше, – кивнул он.
Я выпучил глаза. Если это – «гораздо лучше», что же было раньше?
– На краю зрения ничего не мельтешит?
– Нет.
– Навязчивые мысли? Тревожность?
– Нет.
– Бред?
Эта роль ему подходила. Я оглядел кабинет. Мило. Книги, приятный деревянный стол. Он старался: создавать впечатление – это важно. Окно, за ним приятная лужайка. За ней деревья и синее небо. Солнце светит.
– Только…
– Что только?.. – спросил он.
И я чуть не рассказал. Чуть не выложил все. Но сдержался. Смолчал потому, что за окном светило солнце, и мне хотелось еще разок подставить щеку его теплу.
– Кошмары, – договорил я. – Изредка снятся кошмары.
– О чем?
– О женщине. Ее зовут Мерси. У нее недостает пальцев на руке.
– На руке? – заинтересовался он и поднял перо, но записывать ничего не стал. – Мы беседовали о вашей семье, помните?
