Мужчина подвёл его к одной из печей, наклонился к пожилому мастеру, сказал ему что-то на ухо, кивнул на Слободана. Тот глянул на мальчика, губы его зашевелились, видно, спрашивал что-то про него. Затем он поманил его пальцем, указал место у печи, сунул в руки верёвку и сказал по-славянски:
— Будешь этими мехами раздувать в горне огонь. Понятно? Работай по моей команде. Начинай!
Слободан потянул верёвку, за спиной у него шумно, словно Змей Горыныч, задышали мехи, в печи, в чёрной массе углей, засветились яркие огоньки. Он дёргал верёвку, а сам наблюдал за работой кузнецов. Вот мастер ловко выхватил из печи раскалённую металлическую полосу, кинул её на наковальню, и тотчас по ней молотом стал бить подручный, а мастер легонько постукивал по ней маленьким молоточком, в стороны врассыпную летели брызги искр. Долго они колдовали над ней: то клали в печь и накаляли добела, то снова били кувалдой и молоточком. Мастер внимательно осматривал её со всех сторон и наконец опустил в бочку с водой; вода закипела, над ней показался парок Потом он вытаскивал но» вую полосу, и всё повторялось сначала.
Через два часа работы мастер проговорил:
— Шабаш! — и все пошли завтракать.
В соседнем помещении были расставлены длинные столы, за них усаживались рабы, у всех на шее висели железные ободья. Кормили хорошо: подали кашу с мясом, хлеб, напиток из шиповника. Видно понимали хозяева, что на плохой еде в кузнице долго не проработаешь и много изделий не наготовишь. Да и доставалось продовольствие, как потом узнал Слободан, почти задаром: поставляли его покорённые народы, жившие на положении полурабов.
После завтрака мастер подозвал его к себе, в его руках был металлический круг. Спросил:
— Знаешь, что это такое?
— Догадываюсь.
— Ошейник раба. Носи и не шали. Без него тебе смерть. А как тебя звать?
— Слободаном.
— Слободан. Значит свободный. Свободный раб... Нет, так не годится. Будешь отныне прозываться Кием. Что означает молот, в просторечии — кузнец. Постарайся быть хорошим кузнецом!
Мальчик встал на колени перед наковальней, и мастер сковал на его шее металлический крут.
После завтрака вновь раздались удары молотов, лязг железа. Резкие, оглушительные звуки неслись со всех сторон, метались где-то под потолком, от них закладывало уши, разламывало голову. Привыкший к деревенской тишине, мальчик изнемогал, ему казалось, ещё чуть-чуть — и у него голова расколется от грохота. Он попытался заложить уши тряпочками, но из-за этого не слышал приказаний и получал подзатыльники, пришлось отказаться.
По мастерской ходили надсмотрщики. Это были рослые, здоровенные детины со свирепыми лицами, в руках у них были плети из сыромятной кожи, ими они иногда крепко хлестали рабов. Потом вдруг все остановили работу, встали в два ряда, и перед рабами повели мужчину. Руки его были привязаны к палке, за которую вели двое воинов. Слободан с ужасом увидел, что на голове наказуемого вместо волос было кровавое месиво, уши отрезаны, и кровь заливала лицо и голое по пояс тело. Человека, как видно, водили уже давно, он еле передвигал ноги, а из разъятого рта раздавались только хрипы.
— Беглый раб! Пойман беглый раб! — изредка выкрикивали воины.
Наконец беглеца вывели из кузницы, чтобы провести по другим мастерским. Слободана всего трясло.
— И что с ним будет? — наконец спросил он у подручного Ерумила.
— Отрубят голову или повесят, чего ещё? — пожав плечами, ответил тот.
Фигура окровавленного раба стояла перед Слободаном, за обедом он с трудом глотал пищу. Однако этим день не кончился. Только приступили к работе, как в ближнем углу началась какая-то беготня, и вот двое надсмотрщиков вывели раба и рабыню.
— Решили вместо работы поспать! — громко кричали надсмотрщики.
Всех рабов кузницы согнали в круг. Посредине его поставили провинившихся. Резким движением один из блюстителей порядка сорвал с женщины платье, она осталась совершенно голой и, сжавшись, ждала наказания. Надсмотрщик отошёл от неё на пару шагов, взмахнул плетью и изо всей силы хлестнул по спине, потом по животу, снова по спине, потому что женщина, громко крича, вертелась на месте, руками пытаясь защититься от ударов. Наконец, после полутора десятков хлёстких ударов она упала и замерла, видно, потеряла сознание.
Тогда истязатели принялись за раба-мужчину. Его положили брюхом на пол, двое мучителей сели на него: один на голову, другой на ноги. Третий отступил назад шага на три. В руках его оказался кнут, на самом конце которого были привязаны три ремешка длиною с палец из твёрдой недублёной бычьей кожи, они резали тело как ножи. Палач начал стегать не торопясь, но бил изо всей силы, явно наслаждаясь своей работой. Раб сначала громко кричал, а потом стих. Его спина превратилась в сплошное кровавое месиво. Наконец истязание было закончено, женщину и мужчину вынесли из кузницы.
— Они выживут? — невольно прижимаясь к Ерумилу, спросил Слободан.
— Вечером их друзья проберутся на кухню, выпросят шкуру овцы или козы, только что зарезанных, и накинут им на тела. В большинстве случаев спасает.
Под вечер у Слободана разболелась голова, он еле добрел до барака. Там, на своей лежанке, он придвинулся к Дажану и шёпотом стал рассказывать про издевательства в кузнице, которые творились в течение дня.
— Я, наверно, сойду с ума от ужаса, — говорил он. — И ещё от грохота. Сил моих нет, голову будто стрелы насквозь пронзили.
— Я уже привык, — по-стариковски спокойно отвечал Дажан. — Сколько перед моими глазами замучили и убили рабов! И не счесть. Чуть ли не каждый день наказывают и убивают нашего брата. Куда деваться? Привык. И ты привыкнешь. Человек ко всему привыкает. Не сразу, конечно. Грохот перестанешь замечать недели через две. Со мной тоже такое было. Думал, голова расколется. А потом прихожу на работу, кругом шумит-гремит, а я вроде и не слышу. Весь грохот куда-то под потолок ушёл. Для меня он с тех пор как разговор в бараке.
Слободан долго молчал, съёжившись, потом проговорил упрямо:
— Сбегу. Всё равно сбегу. Не смогу жить рабом.
— Куда побежишь? Кругом крепостные стены, рвы, стражники с собаками.
— Разведаю хорошенько. Неправда, есть где-нибудь слабое место в охране.
— Много было таких храбрецов, как ты. Кого собаками затравили, а кого прилюдно казнили, как ты сам видел. Нагляделся я за зри года.
— Запугали?
— Испугаешься. Лучше уж с ошейником ходить, чем быть растерзанным или без кожи на голове умирать.
— Как в таком унижении жить? Или ты забыл, что такое свобода?
— Не забыл, только не вырваться отсюда. Никак не вырваться. Такая, видно, наша доля.
— Ты — раб, и у тебя рассуждения раба!
— Это верно. Хочешь, древнюю историю расскажу, которая случилась в наших краях? Давным-давно это было. Может, двести лет назад, может, больше. Тогда в этих краях жил такой народ — скифы. Так вот, ушли скифы воевать, ушли надолго. А их женщины вступили в связь с рабами и родили детей, отчаянных парней. Когда скифы вернулись и хотели повелевать ими как рабами, они взялись за оружие и восстали. В нескольких битвах молодые воины разгромили рабовладельцев. Тогда скифы пошли на них... знаешь с чем? Не с мечами и копьями, как раньше, а всего-навсего с плетьми... И героические парни в страхе разбежались и снова стали покорными рабами. Правда это или выдумка, но ясно одно: у нас души рабов и ничем в нас рабскую покорность не вытравишь. Живём рабами и умрём рабами.
