Рерик сообщил о своём решении спутнице. Ильва молча кивнула. Всю дорогу она молчала. Ею овладело какое-то оцепенение, она делала всё машинально, бессознательно и непроизвольно, с безучастным, отсутствующим взглядом. Рерик понимал, что она переживает гибель Уто. Сам он тоже часто видел одну и ту же картину, как его друг понукает своего коня и стремится быстрее ворваться в схватку с противником, на мгновение поворачивает к нему лицо и кричит как завещание: «Спасай герцогиню!»…
Так-то вот всё обернулось: друг пал в ожесточённой стычке, а он с его невестой тайными тропами пробирается к намеченной цели. Уто, Уто, друг дорогой, что с тобой стало? А может, судьба милостива, и ты остался жив и каким-то чудом ускользнул от диких викингов?.. Но Рерик побывал уже не в одном сражении, многое повидал и в чудеса не верил.
Жестокая правда войны приучила его к трезвому мышлению, лишённому несбыточных надежд.
Едва они расседлали коней и пустили их пастись на лужайку, как о траву ударился глухарь и по-глупому закудахтал, распушив перья. Рерик не удержался и срезал его стрелой. Потом взял саблю, выкопал по колено яму и из берёзовых веток развёл в ней большой костёр. Когда стенки ямы прогрелись, вынул угли, а завёрнутое в листья мясо глухаря опустил в яму и сверху прикрыл плоским камнем, на котором снова развёл большой огонь. Затем отыскал толстое дерево. Его корни образовывали естественное ложе для ночлега, туда он накидал лапы ельника; ствол дерева защищал от ветра, а раскидистая крона — от возможного дождя. Так в детстве устраивались они с отцом, когда уходили за дичью далеко от дома и их настигала ночь.
Мясо глухаря получилось удивительно вкусным: снаружи оно покрылось красновато-бурой плёнкой, а внутри было сочным и нежным. Пока ужинали, наступили сумерки. Небо на закате из белого стало зелёным, потом оранжевым и тёмно-красным. Они легли на мягкие лапы ельника и накрылись плащами. Перед ними горел костёр, к дереву были привязаны кони.
— Завтра дождь будет, — неожиданно проговорил Рерик.
Ильва непонимающе взглянула на него.
— В ушах булькает, — пояснил он. — Я чувствую ненастье за сутки.
Она ничего не ответила.
Проснулись поздно. В овраге Рерик нашёл ручеёк. Они умылись, в баклажки набрали в дорогу воды. Затем он накидал на вчерашний костёр сухих тонких веток, раздул огонь. Пока подогревалась еда и кипятился отвар из листьев смородины, решил разобрать сумку викинга. Вытряс её содержимое на траву. Там были огниво, трут, сыр, вяленое мясо, нож, шило, нитки и какой-то свёрток. Когда он развернул его, Ильва ахнула: в нём хранились золотые и серебряные серьги, кольца, браслеты, несомненно, награбленные во время набега. Видно, отряд давно промышлял в разных землях и странах.
Как истинная женщина, Ильва примерила все украшения, глаза её блестели восторгом. Впервые она забыла про своё горе. И хотя Рерик тоже скорбел по безвременной гибели своего друга, но отрешённый вид Ильвы угнетал и подавлял, а надо было продолжать путь, быть готовым к различным опасностям. Для этого требовалось и её активное участие, а иногда и помощь. Надеяться же на содействие безвольного, безучастного человека, какой была Ильва, было бесполезно, наоборот, она становилась обузой для него. Теперь, когда в ней пробудился огонёк жизни, он ощутил рядом с собой пусть слабенькое, но верное плечико.
Рерик спросил, чтобы как-то вовлечь её в разговор:
— Нравится?
— Очень! — вытягивая перед собой руки с нанизанными на них кольцами и браслетами, ответила она. — У меня дома много украшений, но эти какие-то особенные, не похожие на мои. В них не зазорно появиться перед любыми гостями.
— Я дарю их тебе.
— Спасибо, но это слишком щедро. Оставь половину для своей девушки.
— Мне не для кого оставлять.
— Скоро появится… А в Аахене я надену эти кольца и вот этот браслет.
Вдруг лицо её сморщилось, она, видно, вспомнила про Уто, с которым намеревалась посетить столицу. Рерик, чтобы отвлечь её от грустного и тяжёлого, резко сменил разговор и бодрым голосом сказал:
— Солнце на ели, а мы ещё не ели! Пойдём к костру, думаю, завтрак готов.
Ильва первой взяла кусок тетеревятины, оставшегося от ужина, похвалила Рерика:
— Какое вкусное мясо!
— Отец научил. На охоте мы частенько тетеревов срезали.
Ильва лукаво посмотрела на него:
— Наверно, отец сбивал, а ты за добычей бегал…
— Ты права. И этот тетерев сам в яму угодил! — на шутку шуткой ответил Рерик.
— Как ты сбил эту курицу, я сама видела. Ловко, ничего не скажешь.
— Мы, мальчишки, лет с пяти берём в руки лук и стрелы. Поневоле научишься. Постоянно соревновались друг с другом. Неумех засмеивали до слёз.
— Тебе попадало?
— Не без этого. Но я постепенно в число лучших выбился.
— Хвастаешься, поди!
— Доказать?
— Попробуй!
— А вот сама увидишь!
Рерик вскочил, взял лук, вложил стрелу, изготовился.
— Бери ветку и подбрасывай как можно выше!
— Любую?
— Нет, потолще. Она потяжелее, бросать будет удобней и мне легче целиться.
Ильва подняла рогатый, мокрый от утренней росы сучок и, собрав все силы, кинула вверх. Тотчас перед её глазами тенью мелькнула стрела и впилась в сучок. В восхищении она захлопала в ладоши и запрыгала на месте.
— Восхитительно! Давай ещё раз!
Она кинула сучок вторично, и снова стрела Рерика попала в него. Она молитвенно сложила руки на груди и сказала искренне:
— Я никогда не видела такого меткого стрелка! А мне приходилось наблюдать соревнования воинов нашей крепости.
— Это что! — ответил Рерик, убирая оружие на место. — У нас в сотне есть двое стрелков, которые попадают стрелой в летящую стрелу. Вот они — непревзойдённые мастера!
Спохватился:
— А нам в дорогу пора! Заигрались совсем…
Собралась быстро. Выехали в поле. Рерик постоянно оглядывался, внимательно рассматривал деревья и кустарники, но ничего подозрительного не заметил и скоро успокоился.
Они ехали стремя в стремя. Рерик изредка поглядывал на спутницу и радовался пробуждению её интереса к жизни. Только бледность лица напоминала о пережитом горе. Чтобы о чём-то начать разговор, спросил, была ли она в Аахене.
— Да, приходилось, — ответила она рассеянно. — Кажется, три или четыре раза. В детстве.
— Понравилась королевская резиденция?
— Конечно!
— И что особенно запомнилось?
— Храмы и дворцы там высокие, кажется, упираются в самое небушко. И народу столько! Особенно на рынке. А ещё врезался в память только что выстроенный храм, на его стенах мастера рисовали святых. Я любила туда бегать. Работали там трое живописцев. Но особенно подружилась с Жихберномом. Мне тогда было семь лет. Я усаживалась возле него и наблюдала, как он растирает краски, смешивает их с маслом, а потом рисует. Меня восхищало, как на пустой стене возникали лики святых. Сначала появлялась голова, волосы, а потом черты лица. И только в последний момент возникали глаза. Они появлялись из темноты, постепенно обретая жизнь и вдохновение, и начинали смотреть прямо в душу…
