Кавалерия построилась. Граф встал впереди, поднял меч, и лавина всадников рванулась вперёд.
Рерик оказался во втором ряду. Он чувствовал, что конь его не отдохнул после длительного перехода, делал судорожные движения, чтобы преодолеть крутой склон холма, ноги его иногда скользили по влажной глинистой почве; то же самое было и с другими конями — строй распадался на глазах. Когда сблизились с врагом, викинги осыпали их градом стрел. Послышались крики раненых, ржание поражённых стрелами коней. Надо было быстрее преодолеть зону обстрела и схватиться с врагом врукопашную, но усталые кони плохо слушались, строй окончательно рассыпался, на холм двигалась масса измученных всадников.
Викинги встретили кавалерию длинными пиками. Заградившись огромными круглыми щитами, они поражали коней и всадников, не подпуская к себе; едва падал какой-нибудь норманн, как на его место заступал другой, и кавалерии никак не удавалось прорвать строй. Конь ехавшего перед Рериком всадника встал на дыбы и рухнул, придавив собой седока. Он ринулся вперёд и увидел звероватые глаза вражеского воина, смотревшего на него поверх щита. Не раздумывая, Рерик ткнул в них копьём так, как их учили на военном поле. Он был уверен, что поразил противника, но остриё копья скользнуло по щиту и ушло в пустоту. Он натянул повод, конь остановился, но у себя перед лицом он увидел остриё копья, машинально уклонился в сторону и вновь ударил вынырнувшего из-за щита викинга. На этот раз удар его был точен, голова врага откинулась назад, Рерик отчётливо разглядел его пасть с белыми зубами, окружённую волосами бороды и усов. Подав вперёд коня, он оказался между вражескими воинами, выхватил меч и стал бить им направо и налево. Но в этот момент конь его стал заваливаться на бок. Рерик успел освободиться от стремян и отскочил в сторону. Тотчас один из викингов кинулся на него. Чуть-чуть опередив, Рерик бросил своё тело вперёд и ткнул остриём сабли в незащищённый бок противника.
Ожидая нападения, он отскочил на несколько шагов назад и вдруг ощутил за своей спиной пустоту. Оглянувшись, увидел, что королевская конница отступает с холма, торопливо и беспорядочно. Тогда и он, закрывшись щитом, стал пятиться, отбивая нападения пытавшихся поразить его норманнов.
Внизу холма метался перед конниками граф Берн, истерично кричал:
— Строиться, трусы! Быстрее занять свои места, болваны! Вы не воины, а стадо баранов! Не можете разогнать кучку каких-то разбойников! Вы ни на что не годитесь, только зря прожираете королевский хлеб!
Рерик поймал свободного от всадника коня — их много металось по полю боя. Вторая атака оказалась ещё более сумбурной, чем первая. Кавалеристы храбро бились, но единого натиска на противника не получилось, а были отдельные сражения без какой-либо возможности добиться победы.
Берн был вне себя. Он не обращал внимания ни на смертельную усталость воинов и коней, ни на то, что заморосил мелкий надоедливый ненастный дождь, который превратил разбитую копытами лошадей глинистую землю в липкое месиво. Он сам повёл кавалеристов в третью атаку, которая быстро закончилась неудачей. Но на холме где-то среди поверженных остался Берн. Тогда собравшиеся на короткое совещание сотники выбрали начальником кавалериста Фрастена, который приказал отступить. Все согласились с ним. Послали к норманнам переговорщика, чтобы разрешили забрать раненых и убитых. Норманны дали согласие. Забрав и погрузив их на подоспевшие подводы, королевское войско отправилось в обратный путь.
Рерик вернулся в Париж усталым и совершенно опустошённым. Он не слишком переживал поражение, это была не его страна, просто играло самолюбие воина, потерпевшего поражение. Он бросился в кровать и проспал целые сутки. Может, продолжал бы спать и дольше, но разбудила хозяйка:
— К тебе какой-то гонец.
Рерик вышел на улицу. Возле калитки его ждал державший под уздцы коня подросток. Он что-то прошептал Рерику на ухо. Выслушав его, Рерик сильно побледнел, заскочил в дом, схватил нехитрые пожитки и, пробегая мимо хозяйки, выпалил:
— Будут спрашивать, отвечай, что уехал домой. А жалованье моё пусть возьмёт себе сотник!
Он вскочил на коня и пустил его в галоп.
VIII
Герцог Готброд с детства был шумлив, заносчив и драчлив. Но уже тогда окружающие заметили у него одну черту характера, которая осталась на всю жизнь: любовь к порядку и равновесию. Приверженность к стройности у него была такой, что в каждом деле он стремился добиться того, чтобы было всё ясно и чётко расставлено. И когда, согласно обычаю того времени, в пятнадцать лет призван он был в войско князя саксов, то сразу нашёл своё место. Ему пришлись по душе строгий распорядок и дисциплина, которыми жили военные люди: десятские подчинялись сотским, сотские — тысяцким, а всё войско выполняло приказы и волю воеводы или князя. Если для одних это было большой тягостью, то ему они приносили радость и удовлетворение. Неудивительно, что очень скоро Готброд стал тысяцким, а потом возглавил народное ополчение своих сородичей. В Альдинбурге он женился на маленькой, миловидной и послушной Иулиании, здесь родилось у него шестеро детей, из которых выжили трое: двое сыновей, которые пошли по его пути и поднялись до тысяцких, и дочь Ильва, из босоного бесёнка превратившаяся в редкую красавицу. Любивший порядок во всём, герцог Готброд заранее определил судьбу своей дочери. В семь лет она была помолвлена, а потом обручена с сыном его друга, Уто. Кажется, всё складывалось прекрасно. Как вдруг пришло страшное известие о нападении викингов на отряд, в котором находились Ильва и её жених Уто, об их гибели. Проклял всё на свете старый Готброд, почернел лицом и тыкался бестолку, бродя по крепости.
Но через неделю овладел собой, деловито продолжал управлять крепостью. И тут новая весть: жива Ильва! В Аахене у брата гостит! И снова потерял покой герцог, не чаялся увидеть любимое чадо.
И вот она возвращается домой. Далеко за ворота города выехал он со свитой, слезящимися старческими глазами стал вглядываться вдаль. Наконец кто-то крикнул:
— Вижу! Едут!
Не утерпел Готброд, дал плети своему коню и поскакал навстречу. Перед самой повозкой по-молодецки соскочил с коня, кинулся к дочери. Ильва уже тянула к нему руки. Она была поражена, как изменился он за последние пару-тройку недель. Она всегда восхищалась красотой отца, его удалым видом. А теперь бежал к ней согбенный старик с седыми волосами, бестолково размахивая руками. Она упала ему на грудь, и они заплакали от счастья и полноты чувств.
Отец сел рядом с дочерью, и повозка тронулась к городу. Стали говорить, перебивая друг друга:
— Как же, как удалось вырваться из норманнских когтей?
— Рерик, папа! Всё Рерик! Но как чувствует себя мама?
— Ждёт тебя, все глаза выплакала! И каким путём пробирались в Аахен?
— Лесом, папа. Лесами непролазными. А от братьев есть ли известия?
— Живы-здоровы, слава Богу! Правильную дорогу вы избрали. Лесов сторонятся пираты. Боятся лесов разбойники!
