Кьяра.
Она лежала в узкой ладье, усыпанная белыми цветами, с ног до головы замотанная в паранджу. Белое одеяние ее светилось на фоне черной воды и утопающего в вечерних сумерках сада. Темная ладья чуть покачивалась на исходящей паром воде, навевая мысли о чем-то зловещем и потустороннем.
Я почувствовала, как по позвоночнику побежали мурашки, а внутрь ледяными щупальцами скользнул холод.
Резко вздрогнула и сцепила кисти рук в интуитивном желании согреться.
Я уже знала, что это за чувство. Дыхание смерти. То самое, которое я ощущала рядом с Кьярой в нашу первую и последнюю встречу. Сейчас оно витало повсюду. Щекотало висок, пробиралось под тонкую ткань хитона, касалось обнаженной кожи, заставляя дрожать ни то от холода, не то от страха. От какой-то странной безысходности. Ведь всех нас в конце концов, ждет та же ритуальная ладья. Кого-то раньше, кого-то позже.
Кажется, я впервые задумалась о том, как хрупка человеческая жизнь. Может оборваться в один лишь миг, а может утекать медленно и мучительно, как покидает влага цветок, обреченный на смерть от страшной засухи.
Кто-то сунул мне в руки горящую свечу, и я выплыла из оцепенения. Сжала в ладонях теплый воск и, кажется, начала немного согреваться. Огонь отгонял страхи и не подпускал к кольцу света духов тьмы. Дышать стало легче.
Я вновь перевела взгляд на других жен. Те тоже держали в руках поминальные свечи. Лица их в свете огня заострились, казались красно-черными масками, застывшими в скорби и отчаянии.
А потом вдруг что-то изменилось. Взгляды собравшихся оторвались от ладьи и устремились куда-то вдаль. Я обернулась и узрела идущего по мощеной дорожке Лаара.
Он двигался быстрым уверенным шагом: руки заложены за спину, каменное лицо, кажется, не выражает вообще ни единой эмоции. Но и равнодушным его вряд ли можно было назвать.
Кажется, муж снова закрылся. Снова заперся где-то глубоко внутри себя, представ перед всеми в образе хладнокровного, сдержанного раан-хара.
А возможно, он и был таковым на самом деле. И лишь только мое желание увидеть нечто большее заставляло строить все эти иллюзии. День ото дня заниматься самообманом, разрываясь между чувством долга и уважения к человеку, спасшему меня и мой родной край, и глубокой неприязни к тому, кто смел обходиться со мной так жестоко.
Приблизившись, Лаар натянул на лицо платок, плотно закрывающий рот и нос. Видимо, даже с такого расстояния он ощущал неприятный запах, исходящий от тела. Вслед за раан-харом шел Ведающий. В руках у него был тяжелый талмуд Обряда — выходит, церемонию прощания тоже будет проводить тар Сириш.
Мужчины подошли к воде, и теперь я почти не видела их — толпа прислуги сильно заслоняла обзор. Зато мне были хорошо видны лица жен, не спускающих глаз с Лаара.
Большинство смотрело на него с явной ненавистью и укором. Особенно те девушки, что носили сареи. На лице Мелиры читалась такая неприязнь, что казалось, если бы не пространство пруда, разделяющее жен и раан-хара, она бы бросилась на него с кулаками.
Некоторые же глядели совершенно иначе. С глухой тоской и сожалением. И как бы странно это ни звучало, но в их глазах читалось понимание… Понимание с легким налетом упрека.
Что-то подобное я уже видела. Так глядела Кьяра, когда говорила о Лааре. И, наверное, эти девушки, как и старшая жена, когда-то любили его. И меня не покидало ощущение, что отголоски этого чувства не угасли и по сей день.
Немыслимо…
Разве можно относиться тепло к человеку, который сотворил подобное? После того, как он бросил. Предал. Унизил. Кажется, мне никогда не понять этого.
Меж тем Ведающий принялся нараспев читать длинную прощальную речь. Голос его был спокойным и уверенным, обволакивал, словно вода. И я невольно заслушалась, погрузившись в мелодичный ритм его речи. Пропуская через себя каждое слово.
Тар Сириш сравнивал человеческую жизнь с ходом солнца. Начало ее, словно рассвет на востоке, сначала совсем робкий, но постепенно наливающийся красками и окрашивающий все вокруг ярким румянцем. Расцвет, словно зенит в ясном небе, жаркий, искрящийся. И завершение пути — как закат. Неизбежный и в то же время приносящий покой. Забвение. Сон. И лишь вечерние сумерки служат коротким напоминанием о минувшем солнечном дне.
В руках дрожал огонек свечи. Воск крупными каплями стекал вниз, в крохотную плоскую чашу, что была призвана защитить пальцы от ожогов. Свеча таяла в руках, становясь все короче, неизменно приближаясь к моменту угасания.
Еще один символ, напоминающий о быстротечности жизни.
И так странно, Ведающий закончил речь как раз к моменту, когда от яркой свечи в моих руках осталась лишь восковая лужица, еще теплая, но уже погасшая окончательно и бесповоротно.
Я бросила взгляд в толпу. Одна за одной свечи в руках собравшихся затухали. И когда погас последний огонек, старец подошел ближе к воде. Один из лакеев подал ему горящий факел, другой уже подтянул к берегу ладью.
— Да примет великий Хонту душу дочери своей верной. Воздаст ей миром и покоем на том Берегу.
Одно мимолетное движение — и факел коснулся ладьи. Устилавший дно хворост вспыхнул ослепительно ярким светом, окрасил воду огненными бликами. От неожиданности я выронила огарок свечи, забрызгав воском подол хитона. Пришлось нагнуться за ней, шаря рукой в невысокой траве и одновременно придерживая головной платок, чтобы не съехал от неловкого движения. А когда я вновь выпрямилась, ладья уже вновь покачивалась в центре пруда. Огонь жадно пожирал древесину, тонкие белые цветы и тело усопшей. Ветер доносил сладковато-горький запах горения.
Я чуть отступила назад — никогда прежде мне не доводилось наблюдать за ритуалом упокоения со столь близкого расстояния. Обычно тела усопших у нас сплавляют вниз по реке, в таких же вот ладьях, да только бурные потоки уносят их далеко-далеко за горизонт. И огонек костра виден лишь издали — сначала ярким пятном, а затем и вовсе крохотной точкой, пока не исчезнет совсем.
А здесь вместо реки лишь маленький пруд, из которого загодя убрали всю рыбу. А ведь рядом течет великий Хонту, широкий и полноводный. Почему было не совершить проводы так, как того требует традиция?
Хотя понятное дело почему. Вряд ли раан-хару нужны лишние вопросы. Все, что происходит в резиденции, не должно выходить за пределы ее стен. И даже достойно уйти в мир иной нет ни единого шанса.
Горько. И печально до подступивших к глазам слез. Или это режет глаза пропахший гарью воздух?
Я обернулась, пытаясь разглядеть за толпой слуг Лаара, и вовремя — как раз поймала взглядом напряженную спину спешно удаляющегося мужа. Даже до конца церемонии не остался…
Вслед за Лааром прудик стали покидать и остальные. Сначала приближенные и жены, в рядах которых вновь раздавались надрывные всхлипы. Потом и прислуга. Ашта потянула меня за руку, призывая не отставать от толпы.
