Пролог
НЕПОДАЛЕКУ ОТ ЮТАКИ
Месяц не определен, 1849–1850 год
«Тюрьмы Тивии, расположенные в тундре, в самом центре этого моноэтнического государства, отличаются от всех прочих. В некоторых тивианских трудовых лагерях в буквальном смысле нет стен. Вероятность того, что изнуренный тяжелым трудом и лишенный каких бы то ни было орудий узник сумеет выжить в суровом климате морозных пустошей, по которым рыщут стаи голодных волков, крайне мала. Более того, тюремное начальство Тивии во всеуслышание заявляет, что каждый узник волен уйти в любое время. В истории не зафиксировано ни одного случая, когда кому-либо удавалось преодолеть неблизкий путь по снегу и льду и добраться до ближайшего города».
– ОСТРОВНЫЕ ТЮРЬМЫ
Выдержка из отчета, составленного по указу главы Королевской тайной канцелярии
Узник остановился на краю обрыва и посмотрел вокруг. Полы его тяжелой шерстяной шинели развевались на сильном ветру, который дул из простирающейся внизу ледниковой долины. Завывания ветра были такими громкими, что Узник едва слышал собственные мысли и уж точно не осознавал всю сложность стоящей перед ним задачи.
Нельзя было терять ни минуты. У него имелось дело, которое надо было закончить.
Он зашел уже очень далеко – слишком далеко, чтобы миссия окончилась провалом, слишком далеко, чтобы сдаться, но в то же время еще недостаточно далеко. Он был все еще слишком близко к своим тюремщикам, своим мучителям. Он знал, что должен идти до конца, и понимал, что во всем мире есть только один человек, который способен его остановить, и этот человек – он сам.
Узник поправил черную дорожную шляпу, надвинув ее поглубже, чтобы поля перестали биться на ветру. Он осмотрел окрестности. Жуткий ветер гнал снежные вихри по безлюдным пустошам, холодное солнце лило с неба тусклый, мертвый свет.
Перед ним была тундра.
Перед ним была Тивия.
Узник повернулся, и цепи, лежащие у него на плече, соскользнули в снег. К другому их концу был прикован какой-то черный ком, завернутый в тряпье. Он дрожал. Может быть, даже всхлипывал, или плакал, или молил о пощаде, но Узник не слышал этого на ветру.
Когда-то эта тварь была надзирателем трудового лагеря Ютака. Теперь, сам став пленником, бывший надзиратель совсем окоченел – от холода, от долгого пути и от осознания, что его история подходит к концу и вскоре ему предстоит один на один встретиться с Бездной. Ведь надзиратель не был хорошим человеком и прекрасно это знал. Он знал и то, какая судьба постигнет его беспредельную душу, когда Узник закончит свое жестокое дело в этих глубоких снегах.
Его конец был близок, но еще не наступил.
Он все еще был нужен Узнику. Тот поднял цепь затянутой в перчатку рукой, удобнее перехватил ее и слегка потянул. Дрожащее ничтожество поднялось, но не на ноги, а только на колени, и поползло вперед, не поднимая головы. Его подбородок был скрыт под дюжиной слоев намотанного на шею шарфа, широкий воротник черной шинели был поднят. Шинель была такая же, как у Узника, тивианского военного образца, созданная специально для непопулярных туров по суровому, обледенелому ландшафту страны.
Узник забрал свою шинель у другого лагерного надзирателя – одного из трех его пленников, который умер первым, еще в лагере, до того, как они вышли на снежную равнину. Второй скончался через два дня после начала пути, и цепь его до сих пор была прикована к запястью Узника, а толстый железный ошейник болтался у него на ремне.
Узнику нужны были трое, поэтому он и захватил троих. Первого он взял из-за одежды – тяжелой зимней униформы тивианской армии, заменившей поношенную робу, которую Узник не снимал много лет. Теперь на нем были подбитая мехом шинель, широкополая шляпа, заслонявшая мертвенный свет зимнего солнца, и связанный из шерсти распространенного в тундре черного саблезубого медведя шарф. Его глаза скрывали снежные очки первого надзирателя – два диска из полированного красного стекла, размером едва ли меньше блюдец, из которых лагерные надзиратели всегда потягивали горячий заграничный гристольский чай.
Первый надзиратель был мертв. Его смерть была неизбежна. Он не хотел расставаться со своей униформой, так что Узник взял ее силой. Впрочем, это ничего не изменило. В лагере к тому времени не осталось в живых никого, за кем нужно было бы надзирать.
Никого.
Пока Узник снимал одежду с мертвого надзирателя, два других его пленника – закованные в ошейники, жалкие – стояли на коленях на твердом полу и молча наблюдали за тем, как их новый повелитель готовится к долгому пути. Их мысли были где-то далеко. Затем Узник дернул цепи, и пленники, спотыкаясь, побрели за ним по снегу, склонив головы и бездумно бормоча что-то себе под нос.
Второго надзирателя он взял ради совсем другой цели.
Ради еды.
Не для себя, и не для третьего пленника, а для волков, которые, как догадывался Узник, почуют их, как только они покинут ярко освещенную безопасную территорию лагеря. Оказавшись за ее пределами, они два дня шли по снегу, то шагая по твердому насту, то проваливаясь по пояс. Продвигались они медленно.
Волки бегали быстро. В разгар зимы, в месяцы тьмы, сурового холода и льда, это был их мир, их удел, и, оказываясь за оградой тивианских тюрем, раскиданных по снежным равнинам, человек вторгался на их территорию незаконно, но волки были этому только рады.
И неудивительно. Беглецов – безумцев, возомнивших, что у них все получится, и покинувших лагерь, поддавшись на провокации надзирателей, – встречали здесь с распростертыми объятиями. Еды не хватало. Волчьи стаи в этом снежном мире были очень голодны.
Уходя из лагеря, Узник видел множество свидетельств прошлых побегов. Все эти мечты, все попытки были одинаковыми – плохо продуманными, отчаянными. Невозможными. Ведь все тюрьмы Тивии тоже были одинаковыми. Каждая представляла собой трудовой лагерь среди тундры.
Размеры лагерей разнились друг от друга. Одни были рассчитаны всего на пару десятков заключенных, в то время как другие больше напоминали целые города. Различались и принципы их работы. Осужденные за мелкие преступления работали на лесозаготовках, но и эта задача многим оказывалась не под силу, ведь деревья в окрестных лесах были твердыми, как Дануоллский гранит. Они окаменели от холода и превратились в высокие столбы вечной мерзлоты.
Но лагеря лесозаготовщиков нельзя было назвать каторгой – во всяком случае, в понимании Узника. Они были просто «исправительными» учреждениями, откуда заключенные однажды могли даже вернуться в тепло цивилизации, пусть и превратившись в тени, в призраки самих себя, после того как тяжелый труд отбил у них все мысли о борьбе и о бунте.
Остальные тюрьмы были другими. В них заключенные или работали в карьерах и дробили камни либо, как в Ютаке, спускались в темные, прорезанные в вечной мерзлоте шахты, чтобы добывать соль из неприступных, скованных льдом земных глубин.
