– Ладно, – с готовностью согласился тот и укрыл мерно посапывающую жену одеялом.
Даже не сомневайся
«Никаких пластических операций!» – за неделю до Нового года провозгласила главный бухгалтер строительной компании «Домострой» Нинель Владимировна Кунеевская и, томно подправив плохо прокрашенные на висках локоны, влюбленно посмотрела на свое отражение в зеркале. И то, что она увидела, судя по всему, ей понравилось: большие карие глаза в обрамлении густых и длинных ресниц, миленькая сеточка морщин – результат живой мимики, крупная выпуклая розовая родинка на лбу, в общем, все, что, по ее мнению, делает женский образ привлекательным и интересным.
– Уж поверь мне, – не отрывая взгляда от зеркала, назидательно произнесла Нинель Владимировна, обращаясь к своей младшей коллеге, Екатерине Сергеевне Прахт, выскочившей замуж буквально полгода назад. – В пятьдесят лет жизнь только начинается.
Придав лицу выражение почтительной заинтересованности, Екатерина Сергеевна старательно закивала, хотя отражение начальницы показалось ей не совсем соответствующим процессу зарождения новой жизни. Всему виной была эта огромная розовая родинка, напоминающая разросшуюся бородавку. Во всем остальном просто не было лоска, но если Кунеевская считает, что в этом и заключается обаяние возраста, то пусть так и будет. В конце-то концов, это ее дело. К тому же Нинель Владимировну было искренне жаль: развестись с мужем в таком возрасте означало, с точки зрения Кати Прахт, добровольное самосожжение на костре одиночества.
– В двадцать лет женщина имеет лицо, которое ей дала природа, в тридцать – которое она себе сделала сама, в сорок – то, которое она заслуживает, – процитировала Кунеевская, и Екатерина Сергеевна безошибочно определила источник:
– Шанель?
Нинель Владимировна, не утруждая себя ответом, многозначительно прикрыла глаза и наконец-то повернулась к коллеге лицом, для того чтобы рассказать о своих планах на Новый год, но не успела, потому что у Екатерины Сергеевны зазвонил телефон.
– Извините, – пролепетала Катя Прахт и спешно выскочила из-за отгороженного двумя шкафами закутка под звуки свадебного марша Мендельсона, вот уже полгода напоминавшего миру о том, что теперь она – замужняя женщина.
– Хоть бы рингтон сменила, – скривилась Кунеевская и с усердием начала отряхивать абсолютно чистую юбку, длина которой укорачивалась по мере того, как Нинель Владимировна освобождалась от мнимой неловкости за то, что в свои почти пятьдесят оказалась не замужней дамой, а свободной женщиной без предрассудков, теперь воспринимавшей все, что было связано с чужим супружеским счастьем, через призму холодного презрения.
Особенно остро это ощущала Екатерина Сергеевна Прахт, обмиравшая всякий раз, когда Нинель Владимировна снисходительно интересовалась, как обстоят дела в новообразовавшейся ячейке общества. Слова «семья» теперь ее начальница сознательно избегала, а ведь когда-то сама при первом знакомстве ей заявила:
– Замужество, Катюша, – это не роскошь, не подарок судьбы, а четко выстроенная стратегия. Поэтому, если понадобится, будем брать боем… Правда, девочки?
«Правда!» – заулыбались Кате уже окольцованные сотрудницы, и у нее возникло предчувствие, что вот-вот и ее жизнь изменится к лучшему.
– Даже не сомневайся, – заверила ее Нинель, и вскоре у Екатерины Сергеевны, как по мановению волшебной палочки, появилось все, о чем она так долго грезила ночами: муж, благородная фамилия и медовый месяц на крымском побережье.
Но уже по возвращении из свадебного путешествия события приобрели другой коленкор.
– Хорошо отдохнула? – словно через силу поприветствовала тогда ее начальница, и Катя Прахт безошибочно определила: атмосфера в бухгалтерии изменилась. Об этом свидетельствовали унылые лица сотрудниц и исчезновение со всех столов, включая и ее собственный, семейных фотографий.
«Что случилось?!» – захотелось спросить у присутствующих Екатерине Сергеевне, но, почувствовав на себе строгий, оценивающий взгляд Кунеевской, она не осмелилась и привезенные из Крыма подарки вручала своим коллегам тайком, чуть ли не в коридоре.
Перед концом рабочего дня Нинель Владимировна призвала к своему столу заметно похорошевшую в замужестве Катю Прахт, молча показала рукой на стул и, дождавшись, пока та присядет, произнесла тронную речь, на самом деле адресованную всему женскому коллективу:
– Уж поверь мне, Катерина, раз и навсегда. Сегодня муж – это досадная условность, связывающая женщину по рукам и ногам. Ни секс, ни дети, ни общая жилплощадь не являются залогом счастливой семейной жизни. Наоборот, именно из-за секса, детей и квартиры в долевой собственности и начинаются все проблемы. Поэтому твоя первостепенная задача – стать абсолютно самостоятельной, абсолютно независимой. Поняла?
– Поняла, – подтвердила Екатерина Сергеевна, моментально сообразившая, что в жизни ее начальницы произошло нечто, что заставило ту перейти из лагеря ярых поборниц семейного благополучия в стан убежденных противников брачного института в целом.
– Ничего ты, конечно, не поняла, – усмехнулась Нинель Владимировна и, обведя властным взглядом своих подчиненных, изрекла следующее: – В разводе, дорогие мои, ничего постыдного и ужасного нет. Лично я прошла через это… И теперь утверждаю: не бойтесь развода, это вам не осложнения после гриппа. Мало того, если вы хотите жить долго и счастливо, избегайте компромиссов и не давайте мужчинам диктовать вам, что и когда делать. Девочки мои! Катя, Наташа, Тоня! Прошу вас: будьте хозяйками своей жизни! Берегите себя!
После этих слов Екатерина Сергеевна смутилась окончательно и, беспомощно оглянувшись на уткнувшихся в мониторы компьютеров Наташу и Тоню, мысленно попрощалась со спокойным существованием. И оказалась права. Прежде дружная и веселая бухгалтерия теперь раскололась на два лагеря, отношения между которыми были сродни отношениям диктатора при марионеточном правительстве: на работе – как Нинель Владимировна скажет, так и будет, а вот дома – как хочу, так и думаю.
«Где Нинель, а где мы?» – злорадствовали и Тоня, и Наташа, не забывая в разговоре друг с другом подчеркнуть свое превосходство над Кунеевской. А все потому, что шила, как ни старайся, в мешке не утаишь, сама же призналась, что мужа с любовницей застала, чуть ли не на двадцать лет ее моложе. И не посмотрел мужик, что дом – полная чаша и жена – главбух, при должности и с именем, чужую деваху притащил и свою долю в квартире потребовал… Видите ли, совместно нажитое имущество…
«Другая б постеснялась рассказывать-то», – осуждали за глаза Нинель Владимировну ее подчиненные, и только Катенька Прахт искренне жалела начальницу и смиренно выслушивала все ее язвительные комментарии, не переставая испытывать к той чувство благодарности за то, что когда-то вселила уверенность ей в сердце своим знаменитым: «Даже не сомневайся!»
– Ну что ты за мямля?! – возмущались Наташа с Тоней, когда Екатерина Сергеевна, сидя в столовой, молча глотала слезы над остывшим супом: обедать в бухгалтерии стало просто небезопасно. Стоило достать принесенные из дома пластиковые судочки, как Кунеевская тут же заглядывала к ним в закуток и, принюхиваясь, подтрунивала именно над Катей:
